– Я так поздно не поднимаюсь, майор Гродов. – Волосы у нее были мокрые, а сквозь рубашку проступали пятна влаги, от которых повевало морем. – Как и всякая сельская женщина… Советую искупнуться, возможно, это последний день, когда вода все еще настолько теплая.
– Очевидно, так и сделаю, – решительно направился он к выходу.
– Погоди, успеешь. Потом искупаешься. – Магда решительно шагнула к входной двери и взяла ее на засов. Затем подошла к Гродову и крепко вцепилась руками в его предплечья. В этих руках комбату почудилась жесткая мужская сила. – Все равно ведь нам с тобой от этого не уйти, майор, – посмотрела ему прямо в глаза. – Не здесь, так в Одессе…
– Ты настолько уверена в этом?
– Не могла же судьба свести нас просто так. Значит, нечто такое нам уже суждено. Если же нашей любви не случится, если в этой военной карусели умудримся потерять друг друга, мы себе этого не простим.
Комбат мягко освободился от ее захвата и погладил ладонью по лицу. Даже самому себе Дмитрию трудно было признаться, что в эту ночь Магда уже то ли приснилась, то ли причудилась ему. В первую же ночь их знакомства.
– Один мой знакомый священник сказал, что грех любви – единственный грех, который не осужден, а освящен Господом.
– Это был самый мудрый из всех священников, – улыбнулась Магда, оголив два ряда на удивление ровных белых зубов, и буквально повиснув у него на руке, завела в свою комнатушку, дверь которой тоже взяла на крючок. – Хотя среди коллег наверняка прослыл богохульником.
– Прослыл. Как с таким способом мышления не прослыть?
Она не просто оголила ноги, а разделась донага и легла на застеленную солдатским одеялом лежанку из свежего сена, ослепляя Гродова мускулистой красотой своего прекрасно сложенного тела. Последовать ее примеру комбат не решился, разве что разулся и снял китель и брюки, а, ложась рядом с ней, почувствовал такую дрожь во всем теле, словно сейчас ему предстояло обнять свою первую женщину.
«Может, так оно и есть: в самом деле первую?..» – неожиданно мелькнула шальная мысль, когда он ощутил, как сливаются воедино два крепких, самой природой предназначенных друг для друга тела. Как, то отторгаясь, то вновь порываясь, они вершат таинственный обряд увековечивания любви и продолжения рода. И так продолжалось долго, немыслимо долго, пока наконец не раздался стук в дверь, а затем в окно.
– А таки свершилось, товарищ майор, – послышался озорной голос сержанта Жодина, – полевая кухня приехала! – Вашу порцию я уже взял.
– Чревоугодники проклятые, – все еще неудовлетворенно проворчала Магда, наблюдая за тем, как комбат поспешно одевается. – Такое утро посреди войны испортить! У меня есть еда, я бы и сама могла накормить тебя, майор Гродов.
– Не разлагайте командный состав батальона, боец Ковач. Подъем! Скоро за нами прибудет машина.
– А знаешь, почему все это произошло? – спросила она, медленно, с непостижимой для ее телесной фактуры грациозностью, поднимаясь с любовного ложа.
– Наверное, потому, что мы с тобой еще достаточно молоды для того, чтобы нечто подобное время от времени происходило. И что в какой-то степени мы все-таки нравимся друг другу.
– Ты – мой первый мужчина, после той ночи, когда я провожала на фронт мужа. Поэтому… когда румынский офицер набросился на меня…
– Нет, я все-таки представляю себе эту сцену, – вновь рассмеялся Гродов, понимая, что не в силах сдержаться даже под осуждающим взглядом женщины.
– … Так вот, – продолжила Магда, выждав, пока комбат деликатно умолк, – когда я почувствовала, что как женщина могу достаться какому-то оккупанту, которого и на дух не переношу, то сказала себе: «Такого быть не должно. Не хватало еще, чтобы ты забеременела от какого-то мамалыжника или фрица!» И повела себя так яростно, так агрессивно… Словом, ты помнишь, чем это для насильника кончилось.
– Еще бы. Сам опасался, как бы не повторить его судьбу.
– Но теперь-то ты убедился, что и нежной я тоже умею быть, – с упреком молвила Ковач.
– На свою беду, тот румын даже не догадывался, что и нежность твоя тоже убийственна.
– «Убийственная нежность?» – повторила она и, запрокинув голову, раскинув руки, вновь подалась к вожделенному телу мужчины. – А что, согласна: нежность тоже способна становиться убийственной. Хорошо сказано. Однако дослушай, коль уж я начала свой рассказ.
– Выговорись, Магда, выговорись…
– Когда я оказалась в плавнях, на рыбачьей тропе, и почувствовала, что сумею прорваться к своим, – наворожила: «Отдамся первому достойному мужчине, который мне понравится и которому приглянусь я сама. Но только нашему, обязательно – своему, советскому, нашему».
Выслушав ее, Гродов задумчиво посмотрел в сторону моря, где на дальнем рейде вырисовывался на фоне утренней дымки корабль, идущий в сторону порта. Ему вдруг пришла на ум некая двусмысленная фраза, которую он вычитал в каком-то журнале буквально накануне войны: «Если вам изменила жена, радуйтесь, что она изменила вам, а не Отечеству».
Дмитрий понимал всю несвоевременность подобного рассуждения и никогда не решился бы высказать его в присутствии Магды. Причем не только потому, что не желал повторить ошибку недавно убиенного ею румынского офицера. Вместо этого напомнил себе, что для женщин, которых, позорно отступая, они оставляют после себя в тылу врага, это принципиально важно: не оказаться в постели с солдатом противника, с оккупантом.
Свой – пусть даже незнакомый и не всегда желанный, такой, каким является для Магды он сам, – другое дело. Все-таки он свой, и тут уж как-нибудь, между своими, разберемся. Хотя после всей той истории с оккупантом-насильником, о которой поведала Ковач, комбат и сам чувствовал себя как-то неудобно. Как способен чувствовать себя мужчина, понимающий, что воспользовался некоей минутной слабостью женщины, которая только что, спасая свою честь, отправила на тот свет сразу двух солдат и вынуждена была выйти на тропу личной войны.
Однако все эти рассуждения должны были оставаться в его душе и в его сознании. Вслух же он произнес:
– Ты – мужественная женщина, Магда. Уже за одно это тебя стоит не только по-солдатски уважать, но и просто, по-мужски, любить.
– Это следует воспринимать как признание в любви, майор Гродов?
Комбат слегка поколебался. Столь прямого вопроса он не ожидал.
– Во всяком случае, как признание твоего мужества.
– С каких это пор, майор Гродов, вы начали ласкать женщин в знак признания их мужества? – озорно, без какого-либо намека на обиду, поинтересовалась Магда. – Да ладно-ладно, не тушуйтесь. Я не стану напоминать, что после столь страстной ночи, которая вам подарена, вы как порядочный мужчина обязаны на мне жениться. Это было бы слишком банально и не по-военному. А вот то, что после этой ночи я уже вряд ли когда-нибудь сумею забыть вас или воспринять близко к сердцу другого мужчину – это, уж извини, майор Гродов, так и останется на твоей совести.
