– О чем же надо?
– О том, что привело нас в эту постель.
Дмитрий нежно провел пальцами по щеке, затем долго плутал в ее коротких жестковатых волосах…
– Все, что можно было сказать о чувствах, приведших нас в эту постель, здесь же, в постели, уже было сказано. Причем без слов.
– А мне почему-то казалось, что нам все еще нужно многое сказать друг другу. Причем обычными, грешными словами, которых не следует ни побаиваться, ни стесняться.
26
Появление Гродова в небольшом штабном зале совещания осталось незамеченным. Контр-адмирал Жуков о чем-то переговаривался со стоявшим рядом с ним, во главе стола, заместителем командующего – генералом Софроновым[46]. Два начальника секторов обороны стояли у окна, между бюстами вождей революции, и с видом заговорщиков обменивались какими-то короткими отрывистыми фразами, время от времени посматривая на контр-адмирала. Заметив Гродова, сорокалетний худощавый, жилистый комбриг Монахов тут же приблизился к нему и, прервав попытку майора доложить о своем прибытии, решительно пожал ему руку.
– Вы храбрый и мужественный командир, Гродов. Если честно, я горжусь, что вы служите под моим командованием. И очень опасался, что вас оставят в Севастополе.
– Я опасался того же, товарищ комбриг. Это было бы несправедливо.
– Правильно, майор, мы и здесь еще повоюем.
Начальник Южного сектора генерал Иван Петров держался особняком от коллег, он стоял у стола и, упираясь обеими руками о карту ООР, парил над ней, как нацеливающийся на жертву коршун.
«А ведь он, – подумалось Гродову, – готов предложить контр-адмиралу такой же план оттеснения противника с помощью морского десанта, какой недавно был осуществлен в Восточном секторе. Тем более что противник пока еще не пришел в себя и даже строго засекреченный дивизион реактивных минометов, залпы которого во время моего десанта в районе Аджалыка почему-то так и не прогремели, все еще базируется в городе».
Словно бы вычитав его мысли, генерал оторвался от карты и пристально посмотрел сквозь стекла очков на неизвестного ему майора: «Уж не тот ли самый Черный Комиссар»? Впрочем, вспышка интереса длилась недолго, и генерал вновь вернулся к излюбленному занятию полководцев всех времен и народов – очередной «картежной битве».
Самого же Гродова отвлек вошедший вслед за ним полковник Бекетов. Начальник контрразведки сухо усадил его в отдаленном конце стола, рядом с собой, и вполголоса, почти не шевеля губами, принялся представлять остальных присутствующих. Как оказалось, здесь уже находились члены военного совета ООР – дивизионный комиссар Воронин и бригадный комиссар Азаров; генерал-майор инженерных войск Хренов, давно прозванный одесситами «баррикадным генералом», поскольку, командуя строительными батальонами, он, кроме всего прочего, ведал строительством баррикад в городе. А еще – секретарь обкома партии и тоже член Военсовета Колыбанов; бывший начштаба Приморской армии, а ныне – начштаба оборонительного района полковник Крылов.
– А этот старший лейтенант? – едва заметно кивнул Гродов на сидевшего чуть в сторонке, от стола, в единственном в этой комнате кресле, офицера.
– Это и есть тот самый Тихон Небоженко[47], командир 48-го отдельного дивизиона реактивных минометов.
Гродов с любопытством взглянул на парня лет тридцати – скуластого, с загоревшим небритым лицом, который, пребывая в блаженной полудреме, вовсе не чувствовал себя здесь пресловутым «ефрейтором на генеральском совете». Совсем недавно его дивизион из тридцати шести зарядных установок, да к тому же имеющий собственное зенитное прикрытие и хорошо обеспеченный снарядами, был переброшен из Подмосковья в Новороссийск, а оттуда специальным транспортом в Одессу.
– Первые же залпы его орудий повергли румын в ужас, – едва слышно произнес Бекетов, – поскольку истребляли целые батальоны вместе с бронетехникой и прочим тяжелым вооружением. Теперь, когда обычные батареи пребывают на голодном пайке, а пехотные части понесли большие потери, на его батареи молятся во всех секторах обороны.
– Мне бы такую установку. Хотя бы одну на полк. Для предварительного, так сказать, устрашения противника.
– До сих пор, майор, вы неплохо устрашали его тельняшками.
– И это закоренелый факт, устрашали, – услышал позади себя Дмитрий. – Еще там, на Дунае, на мысе Сату-Ноу…
Оглянувшись, он увидел неслышно приблизившегося адъютанта-порученца командующего и улыбнулся ему, как старому знакомому. Впрочем, даже не оглядываясь, по одним этим словечкам – «закоренелый факт», майор мог бы определить, что рядом с ним, во втором ряду, на приставном стульчике, приземлился «вечный адъютант» Щедров, которого он помнил еще по тем временам, когда был адъютантом командующего Дунайской флотилией.
К этому человеку у Гродова складывалось какое-то особое, почти трепетное отношение. Во всем этом высоком собрании Щедров оставался единственным офицером, который, пусть и со штабистской колокольни, но был ознакомлен со всеми перипетиями его Румынского десанта. Он – единственный, кто все еще доподлинно помнил, как именно идея этого десанта зарождалась, с каким внешним военным блеском она проходила, и с каким достоинством так и не побежденный «десантный отряд Гродова» оставлял плацдарм на румынском мысе Сату-Ноу.
– До сих пор – да, устрашали даже тельняшками, – признал Гродов. – Однако вечно так длиться не может, тельняшек становится все меньше, товарищ полковник. Так что, может, все-таки придадите моему полку хотя бы один миномет из дивизиона Небоженко?
– Исключено. Разведка противника многим пожертвовала бы, чтобы заполучить секрет этого оружия, особенно его снаряда.
– И это уже в самом деле закоренелый факт, – поддержал полковника Щедров, который как адъютант командующего оборонительным районом давно отвоевал для себя право вклиниваться в разговор кого бы то ни было из штабистов, заставив воспринимать это как само собой разумеющееся. Да и кому охота была портить отношения с адъютантом командующего, к тому же – добрейшей души человеком?
Гродов взглянул на комдива минометчиков. Тот приоткрыл глаза, невозмутимо повел взглядом по залу и вновь закрыл их. Майор по-доброму позавидовал этому парню, который и здесь, и на поле боя чувствовал себя независимым и всевластным, настоящим богом войны. Такой может себе позволить подремать даже в присутствии адмирала.
Последним, как раз в ту минуту, когда Жуков демонстративно взглянул на часы, появился контр-адмирал Владимирский.
– Извините, товарищи, находился на перевязке, – сдержанно объяснил он.
– Вы не опоздали, контр-адмирал, – так же сухо уведомил его командующий оборонительным районом. – Начинаем.
– Пожалуй, пора, – ворчливо обронил командующий эскадрой, усаживаясь рядом с бригадным комиссаром Азаровым.
– Закоренелый факт, – в тон ему проворчал Щедров, по каким-то своим, сугубо адъютантским, определениям тайно недолюбливавший пришлого адмирала.
