– Откуда ты взялась, Сото? – пришлось немного попридержать коней удалому атаману, смущенному немыслимой для Сото сдержанностью.
– Из Токио, и-господина генерала, – оставалась она верной своей манере чуть ли ни перед каждым словом вставлять свое непреложное «и».
– Понятно, что из Токио, но как ты здесь оказалась?!
Поначалу Семёнов уперся руками в подлокотники кресла, в котором восседала Сото, затем опустился перед ней на колени и, обхватив за стан, уткнулся головой в грудь. Он чувствовал себя её рабом, однако сие ничуть не унижало его – настолько безумна была любовь к этой женщине, что безнадежность чувства его уже нисколько не угнетала.
Григорий, привыкший рубить сплеча, теперь сам чувствовал себя человеком, по которому сабельным следом – через тело и всю душу – прошла еще одна несправедливость войны, отобравшей у него любимую женщину. Правда, этот рваный, кровоточащий шрам отличался от множества других, но все же, все же…
– И-специально приехала к вам, и-господина генерала. И-вы ждали меня?
– Ждал, Сото, – похмельно повертел головой старый рубака. Семёнову показалось, что японка успела подзабыть русский язык, акцент её стал более разительным, но старался не придавать этому значения. – Не могу я без тебя, паршивка! Не терплю, когда меня вышибают из седла. Когда тебя нет, чувствую себя выбитым, как во время сабельной атаки.
– И-кто тебя вышибает из седла, и-господина генерала? – по-прежнему безмятежно улыбалась Сото, настойчиво выспрашивая, восприняв его сетование, как жалобу на конкретного недоброжелателя.
– Ты же и выбиваешь. Неужели не понятно. Плохо мне без тебя, потому и чувствую себя так. Это безумие, в соболях-алмазах!
– И-соболях-алмасах, да? – буквально расплылась японка в изумляющей своей непорочностью улыбке. Это выражение атамана всегда очень нравилось ей. Вот только истолковывать его девушка теперь пыталась по-своему. – И-осень-то харасо! И-скоро Сото будет ходить в русских соболях-алмасах? И-осень-то харасо!
– Скоро, Сото, скоро!
– И-как скоро, господина генерала?
– Ты будешь ходить в них, ибо ты этого достойна, – пафосно прорицал атаман, поднимаясь с колен и берясь за бутылку.
– И-почему тогда у меня нет соболя-алмасы? – в русском она так и не продвигалась, зато с каждым свиданием становилась смелее и коварнее.
– Если уж я сказал, что будешь, – яростно блеснул кровянистыми от бессонницы глазами Семёнов, – значит, будешь. Потому что так сказал атаман!
– И-нет, не будешь. У бедной Сото и-никогда не будешь столько богатства. Ты, атаман, сам будешь одевать Сото в соболя-алмасы… – еще звонче рассмеялась Сото. – И-ты этава хочесь, и-господина генерала?!
– Еще как хочу, да только…
– Сьто толька? – насторожилась Сото, вытягивая губки трубочкой. Как делала это всегда, когда пыталась предугадать мысли и дальнейшие слова своего атамана. – Вернуть бы мне золото, вывезенное из Сибири людьми адмирала Колчака
[41]
… – как-то совершенно непроизвольно вырвалось у Семёнова.
– И-золото и-белого адмирала Колчака, да?.. – охотно поддержала его японка.
– Белого, белого. Не о красном же адмирале речь. Тебе ведь кое-что известно о его судьбе? – с надеждой спросил главком. – Не адмирала, а его золота.
– И-осень-то харасо!
– Что «и-осень-то харасо»? – передразнил её атаман. – Лучше признайся, паршивка, что кое-что – он повертел у лица девушки своим огромным волосатым кулаком, – о золотом сибирском запасе тебе все же известно.
– Скажи: адмирала Колчака – русский адмирала? – сложила плечики-крылышки Сото.
– Не японский же, – разочарованно процедил атаман, не расставаясь со своими подозрениями: уж кому-кому, а ей кое-что известно.
– И-осень-то харасо! Тогда японца и-должен спрашивать у вас, господина белый русский генерала: «Где золото белый адмирала Колчака?». Японца у вас, а не вы – у японца.
– Ты бы поменьше умничала, – угрожающе посоветовал атаман.
Семёнов не раз получал возможность убедиться, что мало кто из околачивающихся здесь, в Маньчжурии, японцев знает об истории Гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке столько, сколько эта восточная красавица. Она вполне могла быть консультантом по всем «русским вопросам» хоть у командующего Квантунской армией, а хоть у самого императора. Впрочем, вполне возможно, что именно к её советам время от времени прибегали и в штабе армии, и в самом Токио.
– И-японский адмирала не прячет золото императора от своего императора, – резко заявила Сото.
– Не прикидывайся. Прекрасно знаешь ведь, что адмирал Колчак прятал свой золотой запас уже после того, как русский император был свергнут и, по-моему, даже расстрелян.
– И-японский адмирала не свергают и не расстреливают своих императоров, – поучительно молвила Сото, облизывая губки кончиком языка, как старательная, довольная своим ответом школьница. Она и в самом деле с особой тщательностью выговаривала теперь каждое слово, понимая, насколько ответственным является их разговор.
– Подождем окончания этой войны, тогда и посмотрим: свергают или не свергают, – набыченно возразил генерал-атаман.
– Войну проигрывают и-полководцы императора, сам император войны не проигрывает. И-когда японский адмирала не желает служить императору, он делает харакири. Не императору делает харакири, а себе делает харакири.
– Ну, это у вас, в Японии, адмиралы-генералы падки на харакири, особенно на глазах у императора. У нас же, в России, всякая сволочь норовит дотянуться с ножом, если не до живота, то до горла императора. И так было всегда.
– И-русские генерала-адмирала не достойна иметь и-свой императора, – убежденно заключила Сото. – И-даже харакири русский адмирала-генерала не достойна.
* * *
Семёнов хмельно погрустнел и умолк. Разговор не получился, и лихой атаман, сам же сабельно «изрубивший» его, не знал теперь, как вернуть Сото к той теме, которая в самом деле интересовала его.
– Ты, паршивка узкоглазая, – нервно прошелся он по комнате, – то ли не понимаешь, то ли не хочешь понимать, что если бы у нас появилось золото Колчака, то вместе с ним появилось бы и все остальное. Были бы тогда и соболя, и алмазы, и Париж… На все хватило бы, все было бы у наших ног! Не скрою, кое-какое золотишко у меня имеется, на хлеб, как говорится, хватает, грех жаловаться. Но главный-то, главный государственный запас все еще остается где-то в тайге, а может быть, даже в этих краях.
В очередной раз умолкнув, генерал настороженно посмотрел на японку. Даже если бы, опустившись на колени, он клятвенно заверял, что не намерен был затевать разговор о золоте, женщина не поверила бы ему. Тем более – женщина из контрразведки.
