25
Поднявшись, атаман несмело приблизился к женщине, провел ладонью по её щеке… Убедившись в смиренном принятии его ласк, он уже смелее обнял её за талию…
– Ты ведь приехала сама, по своей воле, – бормотал он, не только успокаивая, но и услаждая свое самолюбие, – помня все, что между нами было…
– И осень-то правильно. Я прибыла сюда, чтобы поднять дух и-генерала Семёнов, – явно не по-европейски кивала каждому своему слову японка.
– Поднять дух?! – вновь опешил атаман. – Это ж, с какой стати, ядрена… в соболях-алмазах?
– И-осень-та правильна. Твой дух. И напомнить, что ты обязан подчиняться командованию Квантунской армии, японской администрации и военной миссии в Тайларе.
– И что, именно об этом ты должна будешь мне напоминать?! – буквально захлебнулся от удивления повелитель белых казаков в Маньчжурии. – Ты специально прибыла сюда, чтобы напомнить мне, кому и каким образом я обязан подчиняться?!
– И-осень-та правильна… И напомнить, что обязан подчиняться.
– А что, собственно, произошло, азиат твою мать?!
– Ничего не произошло. Ничего и не должно произойти. Ты не можешь и-допускать, чтобы руськие казаки бунтовали.
– Кто и где бунтует?! – ошарашенно воскликнул атаман, ощущая, что явно начинает оправдываться перед этой хрупкой, миниатюрной жеенщиной. – Кто посмеет бунтовать, пока атаманская нагайка в этой вот, – потряс кулаком Семёнов, – руке?!
– Император и-не велит казакам идти за руськую гранису. Император и-нежелает посылать свои войска на Сталина.
– Так ты что, – позабыл напрочь об объятиях и ласках атаман, – прибыла, чтобы объявить мне ультиматум?!
Он вновь наполнил бокал вином, но тот показался слишком маленьким и не достойным атамана, и Григорий пробежал взглядом по низенькому буфетному шкафчику в поисках чего-нибудь покрепче этого французского вина.
– И-да, и-прибыла ультиматума, – не меняла выражения лица Сото.
– Кто же послал, в соболях-алмазах? Неужели, сам командующий Квантунской армией генерал Умедзу?
– Генерал Умедзу? И-осень-то правильна! И-осень-то может быть…
– Значит, действительно, ультиматум?
– Ультиматум? – вдруг вновь мило улыбнулась Сото, как раньше блеснув двумя рядами мелких, ослепительно белых, как рисовые зернышки, зубов. – И-нет. И-зачем ультиматум?
– Но ведь ты же сама говорила, что ультиматум.
– Так было сначала – ультиматум.
Атаман несколько мгновений смотрел Сото глаза в глаза, однако девушка спокойно выдержала этот натиск.
– Хорошо, успокой свое командование: мои войска не станут нарушать границу, – недовольно процедил он.
– Почему не станут? – вдруг наивно округлила глаза Сото. – Ваши войска, господина генерала, станут нарушать граница.
– Не станут, сказано тебе. Хватит с меня ваших ультиматумов.
– Если атамана не послушаеца командования, и его казаки все-таки будут бунтовать и все-таки ходить за граница, ультиматума нашего командования и нашего императора Хирохито – не будет.
Услышав это, Семёнов передернул плечами и по-бычьи помотал головой.
– Что, точно, не будет? – неуверенно поинтересовался он, возвращаясь к японке.
– И-точно не будет, господина генерала.
– То есть командование сделает вид, что ничего не произошло? Что оно, вроде бы, никакого отношения к нарушению границы не имеет?
– И-осень-то правильно: командование и-не имеет отношения.
– Другими словами, – приосанился атаман, – мои части могут перейти кордон и начать боевые действия. Так что ли, в соболях-алмазах?
– Не так. И-командование Квантунской армии не разрешает твоим казакам переходить границу.
– Тогда так и говори, что оно запрещает мне переходить границу! – начал нервничать Семёнов.
– Не так. Командование Квантунской армии не запрещает армии атамана переходить границу.
Григорий нервно пожевал нижнюю губу, пытаясь понять, какого дьявола Сото опять пытается строить из себя идиотку.
– А по-человечески ты, паршивка, сказать можешь?! Что ты мне, в соболях-алмазах, антимонию разводишь?!
– И-могу.
– Так объясни, азиат твою мать!.. Что ты мне тут, со своими командир-япошками, валенки шьешь? Я хочу пойти рейдом за русскую границу. До Байкала с казаками дойти. Это тебе понятно?
– И-понятно, господина генерала, – нежно, почти преданно округлила свои сливовые глазенки Сото. – Пойти рейдом. И-осень-то харасо!
– Я уже не раз обращался с письмами к командующему Квантунской армией, к премьеру и к самому императору.
– И-писал письма, господина генерала? И-осень-то харасо!
– Так что там квантунцы теперь говорят: могу или не могу я уйти за границу России? И если могу, то с кем, конкретно, можно поговорить об этом: в штабе армии, в управлении разведки? Кто из генералов или полковников получил или способен получить добро из канцелярии императора?
– Разрешения нет. Японская генерала говорить с атамана о рейде в Россию не будет.
– В таком случае я опять ни хрена не понимаю.
– И-непонятливи, генерала! – лишь теперь слегка, да и то шутливо, возмутилась Сото. – Казаки твои сами ходить за граниса. Ты не разрешал, японский генерала не разрешал, император гневался, а казаки пошли.
– Без всякого разрешения? – уже откровенно нудил атаман, пытаясь окончательно подстраховаться.
– И-осень-то правильно. Конечно же, без разресения.
– Тогда в чем дело?! Сабельно! Мои казаки готовы хоть завтра! Истосковались. И по сабельным атакам, и по России, в соболях-алмазах. Так бы сразу и сказала, что япошки твои попросту хотят умыть руки, да только казачкам моим уже один черт.
Григорий бросился наполнять бокалы вином, однако плавным движением руки Сото остановила его.
– Если казаки станут ходить за граниса, и-осень-то харасо! Но Сталин будет сердиться на генерала Семёнов и писать письма императору Хирохито. Император будет сердиться на генерала Семёнов и будет писать письма командующему Квантунской армии. Командующий будет сердиться и вызывать генерала Семёнов. Что тогда должен будет сделать генерала Семёнов?
– Пардон, извиняться перед командующим и наказывать своих казачьих офицеров не стану.
– И-господина генерала не должен извиняться и наказывать своих казачьих офицеров! – не погашая улыбки, все так же жизнерадостно сообщила ему посланница Страны Восходящего Солнца. – Сразу же после разговора с командующим Квантунской армии господина генерала должен будет сделать себе харакири.
С минуту разудалый вояка сидел перед японкой с такой свирепо-жалкой миной на лице, словно ему только что прямо в глаза.
