Когда прошло достаточно времени для того, чтобы о выпаде против СС было забыто, Хранитель Руин поднялся и, извинившись, вышел в соседнюю комнату. Вернулся же оттуда со старинным, до блеска начищенным рыцарским мечом. Офицеры поднялись и вытянулись по стойке смирно.
– Вот она, самая значительная реликвия нашего рода, – торжественно произнес владелец, останавливаясь перед вышедшим из-за стола Виктором. – И самое важное свидетельство его происхождения. Передаю этот меч вам, барон Виктор фон Тирбах как символ рыцарской чести рода фон Тирбахов и символ духа руин Шварцтирбаха. Пусть порука этих двух аристократов, – кивнул он в сторону, стоявших чуть в сторонке князя Курбатова и барона фон Бергера, – чье появление здесь большая честь для меня, станет залогом вашей верности традициям и наследию баронов фон Тирбахов.
«Скорцени, оказывается, не ошибся, посылая сюда Виктора не одного, а в нашем сопровождении, – подумал князь. – Точно рассчитал…».
– Мой дядя, генерал-майор русской армии барон Артем фон Тирбах, давно доказал, что умеет чтить воинские традиции своего рода. К сожалению, отец не стал воином, он всего лишь промышленник. У него нет боевых наград, а тыловая жизнь удостоила небольшой фабрикой, а также двумя отелями и рестораном в Харбине – только-то и всего. Но мне самой судьбой велено было вернуться на тропу войны.
– У вас есть брат или сестра?
– Сестер нет, перед вами – единственный сын барона.
– Барона, который не нашел ничего лучшего, как благословить своего единственного сына на погибельное хождение через полмира?! Непростительное легкомыслие!
«Кажется, Виктор добился всего, о чем только мог мечтать, – сказал себе Курбатов. – И самое странное, что свершиться такое могло во время войны. Теперь у него одна задача – уцелеть. Во что бы то ни стало, уцелеть! Но он пришел сюда, чтобы вернуться к руинам предков. А что ищешь на германских землях ты, украинец, ставший русским князем и надевший мундир вермахта? Славу? Но ты уже обрёл её, насколько это возможно было, там, в Совдепии. Так, может быть, чего-то такого, что олицетворяло бы рыцарский дух свободы?..»
– А вы, князь, – неожиданно обратился к нему старый барон, – тоже пришли сюда по зову германской крови?
– Славянской, с вашего позволения.
– Как это понимать?
– Историки утверждают, когда-то в старину большая часть нынешней Германии была общеславянской землей. И подтверждают это фактами. В частности, здесь еще до сих пор остаются потомки тех гордецов, которые именуются лужицкими сербами.
– Господин полковник шутит? – подозрительно уставился на него Георг фон Тирбах.
– Он всегда так шутит, – жестко подтвердил фон Бергер. – Но о лужицких сербах я действительно слышал, с одним из них даже учился в военной школе. Тот тоже заявлял, что его предки – местные аборигены.
– А вот я о них не слышал и слышать не желаю, – парировал старый барон. – И хватит об аборигенах. Где руины вашего родового замка?
– Где-то на Украине – родине моих дедов, – неохотно поведал Курбатов, не желая отвлекать владельца Шварцтирбаха от важных дел.
– «Где-то»? От вас ли я слышу это князь?! Хотите сказать, что даже не пытались выяснить, где именно?
– Не представлялось возможности. Такой ответ вас устроит? И потом, предки мои были казаками. Вам приходилось слышать о казаках?
– Я достаточно близко знаком с русскими казачьими генералами Красновым и Шкуро, – воинственно передернул плечами Хранитель Руин, давая понять, что более веского доказательства его познания истории казачества даже представить себе невозможно.
– Так вот, наши родовые «замки» – степные казачьи курганы. Насколько мне известно, они разбросаны по всем степям, начиная от Дуная до Урала. Мне предоставляется любой из них, на выбор.
Слушая его, старый барон задумчиво кивал головой.
– Степные курганы… В этом что-то есть. Впрочем, славяне всегда жили так, словно явились в этот мир первыми и оставить его должны последними, – усталым, остекленевшим взглядом впивался он в Курбатова.
– Так, может, в этом и заключается их величие?
– Это вы – о величии славян?! – с истинно германским пренебрежением уточнил Георг фон Тирбах, решительно покачав головой.
– Князь Курбатов прав, господин барон, – вмешался Виктор, опасаясь, как бы из размолвка не зашла слишком далеко. – Я имел честь лично убедиться, что князь действительно умеет жить так, словно он пришел в этот мир первым и уйти должен последним. Очевидно, это особое, рыцарское искусство жить.
– Вот именно: рыцарское искусство жить, – молвил Хранитель Руин. А вот мой сын погиб. На Восточном фронте.
– Знаю, меня информировали. Извините, что заставили вас вспомнить о тяжелой утрате. Примите наши…
– Я всего лишь хотел сказать, – хладнокровно прервал его Георг фон Тирбах, – что Карл погиб на третий день после того, как появился на Украине. От партизанской пули, так и не дойдя до передовой. Конечно, это тоже судьба, причем не только его, но и моя. Я вынужден признать, что и здесь, в Германии, такие понятия, как долг, порядочность, для него не существовали.
– Суровое признание, – молвил Курбатов. – Могу представить себе, каких нравственных усилий оно вам стоило.
– Поскольку Виктор все равно узнает о похождениях моего отпрыска, то пусть лучше от меня, а не от моих недоброжелателей, – объяснил ему Хранитель Руин. – Мне едва удалось вырвать своего беспутного сына из рук полиции, чтобы не доводить дело до суда. Он был неплохо устроен в одной из тыловых служб, однако отправка на фронт воспринималась мною как спасение не только его чести, но и чести всего рода фон Тирбахов.
43
– Сото, – позвал Семёнов, как только подполковник Имоти попрощался с ним.
Японка, находящаяся в прихожей, неслышно приблизилась к дверной портьере и, отвернув край, виновато заглянула в комнату. Было в её выходке что-то ребячье, и генерал поневоле усмехнулся.
– Тебе никогда не хотелось уехать со мной в Дайрен? Ты ведь знаешь, что у меня там свое небольшое поместье?
– И-никогда.
– И-это ж и-почему ж? – явно передразнил её атаман.
– Не знаю. И-не думала. Не хотелось.
– Ясно, что не хотелось. Но хоть бы соврала для приличия.
Сото все еще стояла, опершись плечом о дверной косяк и придерживая занавеску подбородком. Рожица её при этом была подчеркнуто серьезной, а потому откровенно шкодливой.
– И-мне и-сдесь харасо, господина генерала. Тебе пльоха?
– Зайди сюда, сядь рядом и прекрати эти подворотные бирюльки.
Сото покорно оставила свое убежище, приблизилась к столику и, по-восточному скрестив ноги, опустилась на циновку. В её глазах светилась истинно животная преданность.
«А ведь залетно играет, паршивка узкоглазая, – вынужден был признать Семёнов. – За-лет-но… Вышколили. А ты чего хотел, чтобы к тебе уличную девку подослали? Прими и смирись. Тем более что с таким «привеском» – мельком прошелся он по её талии, – и смириться нетрудно».
