– Это ж какой такой потехи ради переговоры будет вести Власьевский?! – возмутился генерал. – Кто ему поручал, кто уполномочивал? При живом-то главнокомандующем Семёнове?
Прежде чем ответить, Ярыгин зло рассмеялся, давая понять, что весь предыдущий разговор как раз и затевался только из-за того сообщения, которым он осчастливит сейчас адъютанта главкома.
– Вот и Семёнов задастся тем же вопросом: а почему это советское командование вдруг начало переговоры не с ним, и даже не с его заместителем, генералом Бакшеевым, а именно с Власьевским?! С какой такой стати? – Говорил Ярыгин голосом проповедника, умеющего убеждать даже тех, кого, казалось бы, не способен убедить никто. Это был особый дар, которым старый рубака Жуковский никогда не обладал, но который умел ценить. – И очень скоро генерал-атаман поймет, что в советском Генштабе уже пытаются делать ставку не на него, главкома Семёнова, а на генерала Власьевского. Вспомните моё слово: вряд ли ваш друг сумеет пережить это без сердечного приступа.
– Вряд ли, – вынужден был согласиться старый служака.
– Вот и постарайтесь удержать его от необдуманных, поспешных решений, товарищ Жуковский, – произнес Ярыгин с явным ударением на слове «товарищ».
7
– Вы правы, господин генерал. Очень скоро красноармейцы и в самом деле будут здесь, – признал подполковник Имоти, ступая на ведущую вниз к ожидавшей машине тропинку.
Спину он держал ровно и даже по этой заросшей травой дорожке пытался идти, словно по ковру, ведущему к трону. Ноги у него были прямыми, мускулистыми, а не изогнутыми по-наезднически, как у атамана.
– Это уже неминуемо, – согласился Семёнов, заметив про себя, что в лучшие времена сделал бы все возможное, чтобы переманить Имоти в свой стан. – «У меня бы он уже давно получил чин полковника, – сказал себе атаман, – и возглавлял бы армейскую разведку».
– Мы имеем, к сожалению, сведения о том, с какой жестокостью расправились коммунисты с попавшими им в руки казаками и русскими интеллигентами на станции Маньчжурия, – подполковник послушал, как атаман то ли покряхтел, то ли простонал, и продолжил: – А также в Хайларе, Хэгане да во всемозможных станционных поселках КВЖД, где беженцы из России, как вы помните, расселялись еще после поражения Белого движения в Сибири и на Дальнем Востоке.
– У меня в Харбине старшая дочь, – сдавленным голосом напомнил ему атаман.
– Знаю, Елена, – показал свою осведомленность Имоти. – Мне близки ваши чувства, генерал.
– И пока что я понятия не имею, что с ней.
– Харбин, возможно, Советы еще не заняли. Но было бы благоразумно, если бы госпожа Елена как можно скорее исчезла оттуда.
– Вчера вечером я попытался дозвониться до нее, но…
– По всей Северной Маньчжурии уже вовсю действуют диверсионные отряды красных. К тому же, как оказалось, они подготовили несколько подобных групп и из числа ваших соотечественников – эмигрантов.
– У них теперь богатейший опыт войны с германцами. В том числе и партизанской. Только б идиоты не использовали его. Ну, а касательно диверсантов, навербованных из белоэмигрантов… Что ж, теперь таких, которые не ведают что творят, наберется немало.
– Своего Нижегородского Фюрера Родзаевского вы тоже относите к тем, кто «не ведает…»?
– Родзаевского? А почему вы вспомнили о нем, подполковник? – остановился атаман, заставив тем самым встать и японского контрразведчика.
– Да потому, что, хотя он и перешел границу Маньчжоу-Го, однако находится недалеко отсюда, в Китае, и ведет упорный диалог с советской агентурой. Который, кстати, начал еще в Харбине
[85]
.
– Родзаевский?! – генерал переспросил, но не удивился. – Решил завербоваться в советские разведчики или податься в кремлевский СМЕРШ?
Имоти снисходительно смерил собеседника с ног до головы и сочувственно покачал головой, дескать, какая же ты святая простота, атаман!
– Завербоваться – само собой, не без этого. Удивляет другое: он решил вымаливать у коммунистов, у самого Сталина, право на возвращение в Россию. Причем не в виде пленного или арестанта, а в статусе журналиста одного из дальневосточных изданий.
– Неужели он думает, что ему, основоположнику русского фашизма, коммунисты простят создание Всероссийской фашистской партии, а затем Русской фашистской партии, Российского женского фашистского движения, Союзов юных фашистов и юных фашисток, и даже Союза фашистских крошек?!
– Он уверен в этом.
– Понимаю вашу иронию, господин Имоти.
– Это не ирония, а констатация факта и… моя личная убежденность.
– Разве что… – Атаман пожал плечами, вздохнул и понимающе посмотрел на подполковника. Тот истолковал его взгляд по-своему, считая, что русский генерал требует доказательств.
– Вот оно, – Имоти извлек из внутреннего кармана свернутый вчетверо лист бумаги.
– Что это?
– Письмо, вернее, копия его черновика, которое полковник то ли уже передал Сталину, то ли только собирается…
– Уму непостижимо, – притворно как-то рассмеялся атаман. – Откуда у вас эта писанина?
– Его раздобыл один наш китайский осведомитель, который с некоторых пор тенью следует за Родзаевским.
– Как и за каждым из русских казачьих командиров, – вставил атаман. – Это уж как водится.
– У нас давно сложилось мнение, – словно бы не расслышал его слов Имоти, – что полковник уже завербован коммунистами и работает на них так же, как в своё время русский немец Рихард Зорге, год назад казненный в токийской тюрьме. Набросок будущего письма, который нам удалось заполучить, лишь подтверждает наши опасения.
Семёнов зло выругался и буквально вырвал лист из руки Имоти.
– «Глубокоуважаемый товарищ Сталин! – вслух прочел он, нервно подергивая левым веком, «оживавшим» всякий раз, когда владелец его приходил в гневное волнение. – Не сразу, а постепенно мы пришли к тем выводам, которые изложены здесь…». Кто это «мы»? – заглянул он в конец письма, где значилась лишь фамилия самого Родзаевского.
– Пока не знаем, – проворчал японский контрразведчик. – Ответ сейчас не столь важен.
– Аллюрно мыслит наш маньчжурский дуче, в соболях-алмазах.
– Читайте дальше, у нас осталось не так уж и много времени.
– «…Но мы к этим выводам все же пришли и решили: сталинизм – это как раз то самое, что мы ошибочно называли «российским фашизмом». Это – наш российский фашизм, очищенный от крайностей, иллюзий и заблуждений».
– За одно только данное сравнение Коба готов будет лично вздернуть автора письма на стрелках кремлевских курантов, – заметил Имоти. – Потому что большей дискредитации идеологии страны «победившего социализма» и «спасшей мир от фашистской чумы» придумать попросту невозможно.
