Домашний повар – худенький смуглолицый мужичок в песочном фартуке; в отличие от генералов, безусый и тщательно выбритый – осторожно приблизился сзади к хозяину и, поклонившись, словно тот не арестован, а проводит совещание, поинтересовался, можно ли подавать ужин. Атаман мельком взглянул на напольные часы. Ужинать еще было рановато, однако повар все же подошел вовремя: дальше тянуть нельзя – неучтиво, да и самому можно остаться голодным, ибо кто знает, где и когда его потом накормят.
– Господа офицеры, прошу считать себя гостями и отужинать в моем доме, чем бог послал.
Основательно проголодавшаяся компания сразу же оживилась и вслед за атаманом перешла в столовую, посреди которой стоял большой «семейный» стол.
Еда оказалась по-крестьянски простой и по-солдатски неприхотливой. Однако никто этому не удивился, поскольку знал, что и здесь, в Маньчжурии, и, в частности, в Дайрене в годы войны было так же голодно, как и по ту сторону границы. Так что, судя по всему, атаман еще и не бедствовал.
От рюмки-другой японской рисовой водки десантники тоже не отказались, хотя сразу же признали: «Не то!». Их, русская, покрепче, «поуважительнее», как выразился капитан-лейтенант, будет. Да и кто стал бы по этому поводу возражать? Тем более что пили-то за Россию, и ничего, что белые генералы – за свою, монархически-белую, а десантники – за свою, сталинско-красную.
Офицеры еще чаевничали, когда атаман попросил повара пригласить к столу детей и особо проследить, чтобы поел внук. Как только дети принялись за еду, он увел взрослых в гостиную, однако разговор уже не клеился. Семёнов чувствовал, что майор нервничает. Смершевцу пора было забирать его, а он терпеливо ждал, когда арестованный попрощается с детьми. Хозяин сослался на необходимость переодеться, и майор кивнул моряку-амурцу, чтобы тот провел его и присмотрел за ним. Затравленно умолкнувший Жуковский тоже пошел к себе собираться, однако на него никто не обращал внимания.
Когда атаман вернулся, группа уже стояла у двери. Поняв, что настала пора прощаться, дочери заплакали и по очереди тыкались отцу в плечо.
– Все-все, – попытался успокоить их майор, – не надо плакать. Мы еще не окончательно расстаёмся. Через несколько дней я вам еще привезу вашего папу.
– Что, правда?! – с надеждой спросила Лиза, пока атаман прощался с сыном, по-казачьи сумевшим сдержать себя, и с не понимающим происходящее внуком.
– Обязательно привезу, вот увидите.
Жуковский появился с некоторым опозданием. Однако увидев, что он тоже направляется к двери, майор с улыбкой остановил его.
– Извините, господин генерал-майор: ваш черёд ещё не пришел. Приказ касался только генерал-лейтенанта Семёнова.
– Позаботься о детях, энерал-казак, – с грустью попросил Жуковского атаман. – Будь им вместо отца, вечный ты наш гость, в соболях-алмазах.
У ворот их поджидали два автомобиля. В первый из них, за рулем которого томился Ярыгин, уселись атаман, майор и лейтенант Минаши. Капитаны же разместились во второй машине, где уже сидели двое агентов советской разведки из числа белоэмигрантов. В случае какого-либо конфликта капитаны и их спутники обязаны были прикрывать уход или прорыв «майорского» автомобиля, вызывая огонь на себя.
Однако три патруля, которые встретились им по пути в город, а затем по дороге к комплексу зданий консульства, оказались составленными из китайских полицейских. И единственное, что их поражало в кортеже, так это то, что красноармейцы, которых они воспринимали как союзников, уже, оказывается, высадились на Ляодунском полуострове. А они об этом пока и не догадывались. Атамана Семёнова они тоже считали за красного генерала.
Сам консул общаться с «героем дня» не стал. Скорее всего, опасался, как бы ему потом это «не припомнилось». Жаркий и слишком влажный климат Ляодуна этому обрюзгшему, рано состарившемуся и страдающему одышкой дипломату был явно противопоказан. Войдя в зал приемов, куда завели атамана, он высокомерно взглянул на него и приказал Ярыгину:
– Во флигель его, как договорились. Под бдительную охрану, чтобы в Москву доставить тепленьким. – А уходя, презрительно проворчал: – Доигрался-таки, подлец. Повесить его – что рублем одарить. А ведь с ним еще станут цацкаться. Моя бы воля – на кол посадил. Прямо здесь, посреди двора.
Атаман гневно взглянул вначале на него, затем на майора и ожесточенно поиграл желваками. Только теперь он по-настоящему понял, в какой ситуации оказался. И то, что на агрессивность консула предельно вежливый майор ответил таким же максимально корректным молчанием, намекнуло атаману на неотвратимую враждебность, которая будет сопровождать его там, в России, вплоть до эшафота. Так что майор Петраков, возможно, последний из красных, который ведёт себя с ним обходительно, проявляя выдержку и интеллигентность. Вот только под опекой этого истинно русского офицера осталось ему быть недолго.
Впрочем, увидев такую реакцию консула, майор тоже на какое-то время замкнулся в себе, и лишь когда уже во флигеле Ярыгин попытался тут же, не теряя времени, устроить атаману допрос, хрипло обронил:
– Не сейчас, капитан.
– Но мне приказано начать расследование преступлений атамана немедленно.
– Вот и начнете его завтра, а пока что господину генералу Семёнову…
– Гражданину Семёнову, – попытался поправить его Ярыгин. – И какой он теперь, к черту, генерал?! Все, атаманство кончилось.
– Вы не поняли меня, Ярыгин. Я сказал, что сегодня генералу Семёнову нужно отдохнуть. У нас у всех был трудный и слишком жаркий день; к тому же о многом уже договорено. И еще. Довожу до сведения, что допросы-беседы с атаманом мы с вами будем вести вместе. Только вместе. И не взыщите, если в каких-то случаях придется охлаждать ваш пыл.
13
В течение последующих трех дней Ярыгин допрашивал Семёнова, связывался с кем-то по рации и вновь допрашивал. Причем с каждым днем вел себя этот худощавый, до истеричности нервный офицер все более нахраписто, срываясь на крик, угрозы и проклятия. Хотя повода для этого атаман ему не давал: на все вопросы отвечал спокойно, учтиво, с какой-то обреченной покорностью.
В первый день Петраков и в самом деле пытался сдерживать слишком ретивого дипломата, и даже совестил его. А затем, после одной из стычек, которую они продолжили уже в присутствии самого консула, притих. То ли устал от этих ссор, то ли попросту испугался. Нет, на допросах он по-прежнему присутствовал, за что Семёнов был очень признателен ему. Но когда Ярыгин начинал наглеть и откровенно хамить генералу, майор лишь недовольно ворчал и поспешно удалялся, якобы перекурить.
– Вы что, и в Лубянке опекать этого бандитского атамана собираетесь, товарищ майор? – наконец однажды взорвался по этому поводу Ярыгин, выйдя вслед за Петраковым в коридор. – Может, и на допросы, которые будет проводить генеральный прокурор или сам товарищ Берия, набиваться станете?
– Я только в одном случае напрошусь, хоть к прокурору, а хоть и к маршалу Берии: когда допрашивать там станут вас, – довольно громко, так, чтобы мог слышать сам Семёнов, произнес Петраков. – А допрашивать вас будут обязательно, поскольку своей невосдержанностью и грубостью вы по существу сорвали операцию государственной важности, которую мы с офицерами контрразведки выполняем по личному указанию товарища Сталина.
