– Присядьте, подполковник, – жестко посоветовал ему барон. А когда Гайдук опустился на свое место, объяснил: – Здесь полицейские ведут себя с той же дикостью, с какой обычно ведут себя вооруженные люди в африканском бантустане – их никто не контролирует и ничто не сдерживает. Обратите внимание: сейчас этот евнух направится прямо к нам.
Подполковник снова взглянул на полицейских: они и в самом деле напоминали евнухов, словно бы сошедших с экрана, на котором отражалась история очередного османского правителя.
Окинув зал ястребиным взглядом, офицер полиции – приземистый, щуплый, похожий на несформировавшегося угловатого подростка, – подошел к столу, за которым сидели Анна Жерми и лейтенант Ланевский, представился, галантно поцеловал ручку графини, и какое-то время они общались на итальянском.
– Выясняется, что этот евнух способен оказывать кое-какие знаки внимания женщинам, – проворчал себе под нос барон. – Причем каким женщинам! Тем, к которым он и доступа не должен иметь. В приличном обществе подобная беспардонность совершенно недопустима.
И взглянул на подполковника с таким упреком, словно отказывался понимать, почему тот до сих пор терпит ухаживание евнуха – флотский чекист так и решил называть его про себя – за графиней, почему не бросает ему в лицо перчатку.
А тем временем Гайдук, со своим знанием румынского языка, старался улавливать смысл отдельных фраз, долетавших от столика Анны. И кое-какие из них все-таки открывались ему, однако окончательно тема их общения стала понятной, когда офицер полиции подошел и, громко произнося, почти выкрикивая, каждое слово, на ломаном русском известил… Не спросил, а именно так, известил:
– Вы – русский офицер. Крейсер «Краснодон».
– Так точно, русский офицер из русского крейсера «Краснодон», – не счел необходимым подниматься Гайдук. Из вежливости он предложил полицейскому стул, однако тот, решительно жестикулируя, отказался.
– Капитан Доноглу, – представился он затем. – Известно, что бабушка моя по материнской линии была русской, и хотя в жилах моих точно так же нетрудно отыскать кровь албанцев, сербов и турок, лично я всегда считал себя русским, и только русским.
– Смелое заявление, капитан, – по-русски произнес фон Штубер, – но опрометчивое.
– Скорее дальновидное, – все с той же поразительной невозмутимостью возразил капитан.
– Не опасаетесь, что пройдет немного времени и оно станет строчкой в направленном против вас обвинительном заключении суда? По моим данным, все идет именно к этому. Отношения с Москвой, как, впрочем, и с югославским правительством Тито, складываются у вас не очень-то благоприятно.
Гайдук представления не имел о том, на что намекает итальянский контрразведчик, но понимал: капитану албанской полиции подобное заявление может не понравиться. Поняла это и Анна Жерми. И хотя капитан невозмутимо признал, что о такой возможности его уже предупреждали, тем не менее графиня тут же приблизилась к столику офицеров.
– …И потом вы забываете, что во время войны Албания и Россия стали союзниками, – продолжил свое самоутверждение Доноглу. – А это надолго. Если не ошибаюсь, вы – германец, однако служите в итальянской контрразведке, – без паузы и не меняя ни выражения лица, ни интонации, вновь продемонстрировал он фон Штуберу свою информированность, переходя на язык Данте и Петрарки.
– Как верно и то, что я возглавляю службу безопасности линкора «Джулио Чезаре», – холодно дополнил его сведения германец. – А также напоминаю, что мы находимся здесь под контролем международной комиссии по репарациям.
– Я знаю об этом. О «Джулио Чезаре» знаю, о комиссии знаю. Об угрозе диверсии на линкоре, которую высказал князь Боргезе, – тоже знаю.
– Ваша информированность поражает воображение, – не удержался Гайдук, хотя и попытался максимально замаскировать свой сарказм.
А ведь и в самом деле создавалось впечатление, что все свои мужские комплексы этот невоинственный с виду человечек восполнял осознанием собственного всезнайства. Сама вера в то, что он стал обладателем каких-либо важных сведений о том или ином человеке, возносила его в собственных глазах, превращая в вершителя судеб.
– Однако никаких диверсий мы не допустим. Мы не допустим их никогда. – В своей энергичной, прерывистой жестикуляции албанец чем-то напоминал дуче Муссолини. Во всяком случае, такого, каковым Гайдуку приходилось наблюдать его во время просмотра трофейных документальных лент. – В вопросах репараций Албания должна пользоваться такой же репутацией, как и Швейцария.
– Хочу отрекомендовать вам: господин Александр Доноглу, – выбрала Анна момент, чтобы вклиниться в их разговор.
– Мы уже познакомились, – проворчал фон Штубер, недовольный тем, что графиня и албанец мешают его вербовочной беседе.
– Пока что вы знакомы лишь с Доноглу-полицейским, – фамильярно взяла она албанца под руку. – Однако это его последнее патрулирование в качестве местного стража порядка. Уже с завтрашнего дня он становится… – Анна артистично осмотрелась по сторонам, нагнулась, приглушила голос и только тогда сообщила: – Начальником службы госбезопасности Влёрского региона. С повышением в чине, естественно. Из этого следует, что майор, да-да, теперь уже майор Доноглу становится ну очень уважаемым и влиятельным человеком во всей Южной Албании.
Гайдук и фон Штубер одновременно склонили головы в знак признания его влиятельности.
Анна тут же стала увлекать полицейского офицера, а вместе с ним – и его подчиненных то ли к своему столику, то ли вообще к выходу из ресторана, и контрразведчики уже намеревались возобновить свою беседу. Однако в это время в ресторане появились атташе-генерал Волынцев и три офицера союзнических армий. Это были полковники Джильбер и Остенен, которые входили в состав репарационной комиссии, в сопровождении лейтенанта-переводчика.
– Вам не кажется, что здесь сквозит и становится слишком неуютно? – передернул плечами барон, исподлобья наблюдая за тем, как атташе объясняется с официантом.
– По-моему, здесь очень неуютно, – согласился с ним подполковник.
В этой ситуации они оба вдруг почувствовали, что начинают вести себя как заговорщики.
– В таком случае в шесть вечера встречаемся на линкоре, в моей каюте, – проговорил фон Штубер сквозь салфетку, которой промокал губы. – Вахтенный будет в курсе, он проведет.
3
Наконец-то настал день, когда официальный прием моряками-черноморцами линкора «Джулио Чезаре» практически был завершен. Ремонтники, осматривавшие различные узлы и механизмы корабля, от состояния их приходили в тихий ужас, однако создавалось впечатление, что на командира конвоя Ставинского доклады и письменные рапорты подчиненных никакого впечатления не производили. Исходя из почти библейской мудрости относительно того, что «дареному коню в зубы не смотрят», адмирал, одессит по происхождению, почти каждый такой доклад прерывал уже заученной в команде приемщиков фразой: «Весьма предположительно, что так оно и есть. Только интересуюсь любопытствовать: а чего вы от этого „дареного беззубого коня“ ждете и куда, извиняюсь, ему при этом заглядываете?»
