– Сразу же возникают как минимум два вопроса: зачем ему это и почему он обратился именно к вам?
– Наверное, потому, что мы давно знакомы с ним, а еще потому, что хотел взглянуть на вас глазами нового человека. Нет-нет, командующий обратился ко мне с этой просьбой не ради какого-то там доносительства. Могу засвидетельствовать, что контр-адмирал Жуков относится к тебе с таким уважением, что меня самого зависть берет.
– Честно говоря, подобные «разглядывания со стороны» обычно вызывают у меня ярость.
– В данном случае никаких оснований для такой реакции нет. Предполагаю, что у командующего какие-то виды на тебя возникли, причем серьезные виды. Ну а я, со своей стороны, уже сегодня доложу по рации свое мнение, тебе известное…
Лишь после того, как полковник Осипов восстановил линию фронта, заткнув дыру своего третьего батальона ротой ополченцев, комбат узнал, что на поле битвы остались лежать более четырех сотен врагов. Но и батарея, продолжая счет своим потерям, тоже оставила на этом степном поле шестерых бойцов убитыми.
36
Для комбата это уже стало традицией: после каждого боя – совершать ритуальное омовение в море, к которому он привязывался все больше и больше. Для себя Гродов уже решил: если свершится чудо и он в этой войне уцелеет, то сразу же после выхода в отставку поселится в какой-нибудь приморской деревушке. Причем решится на это с одной-единственной целью – каждый день, во все времена года, совершать такие вот ритуальные омовения, вспоминая при этом былые бои и былых, оставшихся на полях битв товарищей.
Вода была удивительно теплой, какую обычно сравнивают с парным молоком; и вообще над всем заливом царило какое-то ангельское умиротворение, к которому тявканье полевых пушчонок, вытье мин и пулеметно-ружейная перестрелка, время от времени вспыхивавшая где-то в глубине степи, никакого отношения не имели. Море словно бы отторгало себя от этого охваченного войной континента; оно как будто бы отторгало себя от огнем и кровью залитой планеты.
Стоит ли удивляться, что этот сильный, но уже подуставший от фронтовых будней и собственной воинственности мужчина увлеченно и беспечно уходил сейчас все дальше и дальше от берега, рождая в своем сознании иллюзию отрешенности от того бренного мира, в который судьба втягивала его там, на суше.
Комбат все плыл и плыл, мощными движениями рук рассекая морскую гладь, а его ординарцу Косарину, у которого хватило сил и сноровки только на то, чтобы добраться до крайних свай причала, казалось, что это уже не человек уходит в море, а дельфин или какая-то машина, не ведающая ни цели своего плавания, ни усталости. Оставшись охранять мундир, оружие, а также полотенце и запасные плавки командира, он теперь нервно топтался по причалу, ощущая какую-то неясную тревогу за него и еле сдерживаясь, чтобы не позвать капитана, не попросить его вернуться обратно.
Как раз в ту минуту, когда комбат, казалось, внял его бессловесным мольбам, Косарин вдруг услышал гул моторов из поднебесья. Увидев, что со стороны Аджалыка к причалу неспешно приближаются два самолета, боец схватил в охапку одежду командира и побежал к желтевшему неподалеку прибрежному оврагу. Не обратив на него никакого внимания, пилоты прошли над кромкой берега, развернули свои машины над морем, прямо над головой комбата, и понеслись в сторону причала и командного пункта.
«Неужели рассекретили КП? – удивился Гродов, фиксируя для себя, что самолеты немецкие и приспособлены для посадки и взлета с водной поверхности. Всего несколько минут назад, уходя к морю, он внимательно осмотрел искусно обсаженный кустами, обложенный сверху дерном и усыпанный сухой травой металлический колпак. Буквально с десяти шагов эта корабельная башня казалась обычным холмом, причем даже не куполообразным, а смахивающим на небольшой косогор. – Хотя в принципе противнику давно следовало бы разнести его вдрызг. Разведать, установить местонахождение и…».
Однако бомбы упали только на причал. Спасаясь от пулеметного огня батарейных спарок, пилоты устроили себе прицельное бомбометание, проходя через причал как бы наискосок, причем после первого захода один из самолетов круто ушел вверх и уже оттуда принялся пикировать на зенитный пулемет, отвлекая таким образом огонь на себя. Другой в это время дважды отбомбился по батарейной пристани, а затем настолько низко прошелся рядом с Гродовым, что на вираже капитан увидел оскал его хищной ухмылки. Взмыв вверх, пилот вошел в пике, и только благодаря тому, что, нырнув, комбат резко ушел в сторону, обе струи пулеметных фонтанчиков оказались правее того места, где появилась его голова.
– Вы что же это, сволочи, решили устроить себе морскую охоту?! – буквально прорычал комбат, наблюдая, как к этому охотнику присоединяется второй самолет.
Каковым же было его удивление, когда, вместо того чтобы расстрелять пловца из пулемета, пилот, медленно барражируя и едва не касаясь «поплавками» воды, провел свою машину мимо. И все бы ничего, но во время этого виража немец умудрился сбросить небольшую бутылку с остатками коньяка и, помахав рукой, а затем и крыльями, ушел на восток – в сторону Тилигульского и Днепровского лиманов, увлекая при этом за собой и второй самолет.
Несколько мгновений комбат колебался, не зная, как ему воспринимать этот поступок вражеского пилота: как своего рода насмешку, оскорбление или как единственно мыслимое в их ситуации, сугубо мужское проявление человечности? Не хватало только, чтобы немец хмельно поинтересовался: «Слушай, дорогой, ты меня уважаешь?!»
– Ладно, будем считать это джентльменским жестом примирения, – проворчал Гродов, прекрасно понимая, сколь близко он находился от гибели, ведь пилот попросту мог посадить машину и расстрелять его в упор. – Сам иногда прибегаю к чему-то подобному, причем не всегда удачному.
Выловив бутылку, он откупорил ее, понюхал и, признав, что букет у этого французского коньяка просто-таки изумительный, снова закупорил. Забрасывая ее далеко в море, он надеялся, что когда-нибудь кто-то из потерпевших крушение воспримет появление рядом с ним этой бутылки как награду небес за его мужество. Тем не менее на берег Гродов выходил с чувством человека, которого только что унизили великодушием. Другое дело, что ординарец встречал комбата с такой радостью, словно тот и в самом деле сумел выжить после кораблекрушения и добраться до этой спасительной тверди земной, чтобы разделить его одиночество.
Ну а причал… От причала остались одни воспоминания: несколькими бомбами немецкие пилоты буквально растерзали его, превратив в груду искореженных осколков железобетонных плит. Когда же комбат вошел на командный пункт, там его ждала еще одна неприятная новость: морской штурмовик сумел уничтожить одну из двух пулеметных спарок вместе с расчетом. Ранены были также два бойца из расчета ближайшей «сорокапятки».
Вызвав начальника разведки, комбат попросил его связаться со всеми корректировочными постами, чтобы выяснить, где сейчас наблюдается скопление войск противника, в частности немецких подразделений. Как оказалось, самые крупные массы живой силы формируются у григорьевской дамбы, рядом с которой замечена была и немецкая бронетехника.
