– Нет, мистер Питт, если б он потерял корабль с людьми, то вышел бы в отставку гораздо раньше.
– То есть его не уволили за поражение в бою?
– Нет, насколько я знаю, нет, – сказал Дюранд, откидываясь в кресле и продолжая смотреть на полицейского. – Думаю, что он просто понял, что достиг пика своей карьеры и устал. Ему хотелось вернуться на берег, и когда ему сделали интересное предложение, он за него ухватился.
Замечание о том, насколько была «интересна» нынешняя работа Корнуоллиса, уже было готово сорваться с языка Питта, но он не хотел дразнить собеседника, так как очень надеялся получить важную информацию. Было видно, что шеф Дюранду активно не нравится. Может быть, это было связано с тем, что тот ушел в отставку в чине капитана, а сам Дюранд все еще тянул лейтенантскую лямку…
– А какие еще вопросы я бы задал, если б знал кое-что о море? – спросил Томас несколько напряженным голосом, стараясь замаскировать свои собственные эмоции. Однако моряку, судя по наклону его головы, были глубоко безразличны эмоции полицейского. Он просто хотел выговорится.
– Был ли он настоящим лидером? – продолжил лейтенант. – Думал ли он о своих подчиненных и знал ли каждого из них лично? – Он слегка пожал плечами. – Нет, он никогда не производил такого впечатления. А если даже и был таким, люди ему не верили. Любили ли его офицеры корабля? Да они почти его не знали! Он был очень закрыт, настоящий одиночка. Он сохранял капитанское достоинство, но в то же время был холодным одиноким волком. А это не одно и то же. – Моряк внимательно следил за реакциями суперинтенданта. – Обладал ли он искусством передать людям свою веру в них, в возможность победить в бою? Нет. У него не было чувства юмора, умения говорить с людьми, по нему не было видно, что он живой человек. А ведь именно эти черты сделали Нельсона Нельсоном – именно эта неповторимая смесь гениальности и человечности, безоглядной храбрости и осторожности, дополненные умением искренне переживать смерть каждого из своих товарищей по оружию. – Голос его окреп. – Корнуоллис был начисто лишен всего этого. Люди уважали его за профессионализм, но не любили его. – Дюранд набрал побольше воздуха в легкие. – А для того, чтобы быть хорошим командиром, надо, чтобы вас любили… ведь только это может заставить группу людей, называемую командой корабля, сделать больше того, что от нее ожидают, пойти на риск и на жертвы, и достичь того, что будет невозможно для менее сплоченной, слабой команды на этом же корабле.
Питт был вынужден в глубине души согласиться, что резюме было сделано блестящее, хотя и было непонятно, правда ли все сказанное лейтенантом. Корнуоллис появился перед суперинтендантом в совсем другом свете, и таким он не очень нравился Томасу. Страх, что его кумир будет развенчан, мог появиться на его лице, и полицейский боялся, что моряк может заметить это. Однако он не прекращал разговора.
– Вы сказали о храбрости, – заговорил суперинтендант, прочищая горло и стараясь, чтобы голос не выдал его антипатию к моряку и его истинные чувства по отношению к своему шефу. – Капитан был храбрым человеком?
– Вне всякого сомнения, – ответил Дюранд, хотя тело его напряглось. – Я никогда не видел, чтобы он чего-то боялся.
– Ну, это не всегда одно и то же, – заметил Питт.
– Нет, конечно, нет. Более того, иногда мне кажется, что эти вещи прямо противоположны, – согласился лейтенант. – Думаю, что иногда он все-таки боялся. Ведь только дурак не боится вообще ничего. Но у него был какой-то холодный самоконтроль, который позволял ему скрывать все его эмоции. В нем никогда не проявлялось ничего человеческого… Но нет, трусом он не был, – повторил Дюранд.
– В физическом или в моральном смысле?
– Совершенно точно, что не в физическом, – заявил моряк, но затем заколебался. – А что касается морального, то ничего сказать не могу. На море редко приходится решать серьезные этические задачи. Если ему это и приходилось делать, то не в те времена, когда мы служили вместе. Мне кажется, что он слишком ортодоксален, слишком лишен воображения, чтобы заморачиваться вопросами морали. Если вы хотите узнать, напивался ли он когда-нибудь и вел ли себя недостойно, то – нет! Думаю, что он вообще никогда в жизни не делал ничего неблагоразумного. – В этих словах прозвучало малопонятное презрение. – Если еще раз подумать над вашим вопросом… то, да. Наверное, он был моральным трусом… который боится взять быка за рога и…
Лейтенант запутался в своей метафоре и пожал плечами, полностью удовлетворенный сказанным. Он знал, что ему удалось нарисовать именно ту картину, которую он и хотел.
– Человек, который не любит рисковать, – суммировал Питт.
Дюранд говорил очень жестокие вещи, предназначенные для того, чтобы оскорбить того, о ком шла речь. Однако, не будучи искушенным в разговорах с полицией, моряк, сам того не подозревая, сказал то, что Томас и хотел услышать – не то, что Корнуоллис был слишком честен для того, чтобы присвоить себе заслугу другого человека, а то, что он был слишком большим трусом, чтобы это сделать. Страх за содеянное не дал бы ему спокойно жить дальше.
Дюранд удобно сидел в кресле спиной к солнцу.
Питт пробыл у него еще минут пятнадцать, а затем поблагодарил моряка и ушел. Он был рад избавиться от чувства клаустрофобии, которая была результатом зависти, переполнявшей этот удобный дом с его семейными портретами. С портретами людей, которые многого достигли и надеялись, что их потомки смогут достичь еще большего, и будут – в свою очередь – с гордостью смотреть с сияющих портретов на своих собственных потомков.
На следующий день Питт решил посетить двух матросов 1-го класса и корабельного хирурга. Первым в его списке был матрос Макмун, списанный на берег после рейда на Борнео, во время которого он потерял ногу. Вместе с дочерью моряк жил в скромном домике в Патни. Дома у него все блестело от чистоты, ковры были выбиты, а отполированная мебель сверкала и пахла воском, и он с удовольствием согласился поговорить с неожиданным гостем.
– Ну конечно, я помню мистера Корнуоллиса! Он был строг, но справедлив. Всегда очень справедлив. – Макмун несколько раз кивнул. – Не любил нарушителей дисциплины, нет, сэр. Просто не переносил. Очень сильно их наказывал. Сам плетку редко использовал, но тех, кто нарушал дисциплину, тех по головке не гладил. Обязательно следил, чтобы нарушителей хорошенько отстегали, такой уж он был.
– Жестокий человек? – спросил Питт, боясь услышать ответ.
– Нет, только не он! – Бывший матрос громко и счастливо рассмеялся. – Вы просто в жизни ничего не видели! Вот мистер Фарджон, вот он был, конечно, жестоким. Помню, что он мог легко откилевать
[17]
за сущие пустяки. А еще любил устраивать наказание по флотилии, это да, он любил!
– А это что такое? – Полицейский плохо представлял себе, что могло происходить на флоте.
– Это когда матроса сажали в длинную шаланду, – скосился на суперинтандента отставной моряк, – и возили его от корабля к кораблю, а на палубе обязательно стегали плетками, да. И как вам это понравится, сэр?
