– Сколько здесь? – деловито задал он вопрос, словно имел к деньгам отношение.
Вместе с тем посмотрел из-под бровей, стойко выдерживая взгляд, словно тот должен ещё что-то сказать.
– Триста тысяч-ч-ч…
Хотел было замолчать, но в произнесённом звуке не было окончания, обычно на письме выражающегося точкой, а в голосе – снижающейся интонацией и беззвучием. И уж заикнувшись, не мог остановиться:
– Сто семьдесят на девять дней подвезу.
– Ладно, я в ведомость внесу. Бухгалтеру не обязательно знать. А Маше потом скажу, – пообещал он, прикрывая свой рот свёрнутой ладонью, как увесистым замком.
– Спасибо, – странно поблагодарил Сергей.
Он не понимал, но чувствовал себя дураком. Над ним, как облачко, витало: «Я в ведомость внесу. Я в ведомость внесу». Как колышек вбивали ему в голову этими словами: «Бухгалтеру не обязательно знать». И кратко, точно подмечено в заключение: «Маше потом скажу».
В метре вокруг них всё застыло в немом ожидании.
Сергей стоял перед фактом: «Всё? Закончили? Или? Нет, решительно всё!»
Ни слова больше не сказав, он отошёл. Но груз с себя он снял, кто бы что ни говорил. Отойдя дальше, именно дальше от Тараса, он ощутил лёгкость.
Краем глаза он заметил, как после него следом подошёл ещё один незнакомец.
Тот, волнуясь, не спросил, а заявил с ходу:
– Ты компаньон? – и махнул рукой в сторону подъезда.
Тарас намёк понял.
– Да.
Тот достал небольшую стопочку денег крупными купюрами. Протянул так, словно спешил поскорей избавиться от них.
Тарас, увидев это, сразу понял. Но теперь уже не растерялся, как в первый раз.
– Сколько здесь?
– Девяносто, – робко, как перед последним судом Всевышнего, вымолвил тот.
На этот раз Тарас был любезней.
– Запишу, – он засунул деньги в карман. – Спасибо. Не забыть, – он окинул внешность стоявшего перед ним, как бы прочно его записывая в умственный блокнот своей памяти. – Ты Николай? – не зная его совершенно предположил он со слов Рязанцева, чем окончательно расположил к себе этого человека, сунувшему ему деньги.
– Да, – как перед командиром отчитался тот, – Николай Пустотин.
Он остановился, ожидая, что его спросят ещё о чём-то. Тарас же, наоборот, показал, что аудиенция окончена. Через пару минут Николай отошёл, понимая, что беседовать с ним не будут.
В стороне мялся ещё один человек – Игорь. Он искоса посматривал на Тараса и Рязанцева. Рязанцев заметил его и кивнул, приветствуя как старого знакомого. Как только отошёл Николай, он с бравым видом направился к Тарасу. Его детская важность и напыщенность служила прикрытием его комплексов.
– Деньги на Семёна собираешь? – он умышленно сделал свой голос грубоватым.
Тарас смотрел на него и ничего не говорил.
Игорь бравурно повторил запрос, что придало ему большую смешливость.
– Спрашиваю, деньги на Семёна собираешь?
Тараса это позабавило. И он спокойно отрезал с сожалением:
– Не собираю.
Тогда Игорь, подразумевая предыдущих, поинтересовался:
– А у них зачем брал?
Недовольный Тарас брякнул:
– Тебе дело какое?
Но тот, понимая, что провоцирует ситуацию, мягко соскочил.
– Не злись. Я по делу спрашиваю. Тоже дать хочу.
Эту волну Тарас поймал, не успела она и гребень приподнять.
– Сколько дать хочешь?
Игорь внутренне оценил себя зная, что Рязанцев тоже на него смотрит. А ему хотелось выглядеть поперсонистей.
– Нормально хочу дать. Двадцатку.
Слегка занервничав, Тарас посмотрел на Рязанцева и спросил Игоря:
– Ты дать хочешь? Или должен? Правильно сформируй, что сказать хочешь.
Тотчас Тарас стрельнул глазами на Рязанцева и уловил незаметное одобрение. И как гора с плеч свалилась, он успокоился, дожидаясь унизительного ответа. По крайней мере, он хотел, чтобы так и было. И перед ним выкаблучивающийся фуцин (мысленно он прозвал его так) сам себя определил в то стойло, из которого и попытался выбраться.
– Должен, – промямлил он с интонацией «Не срослось, ну и не надо!» – Были бы деньги! – Виновато присовокупил он. – Ещё. От себя тоже дал бы. Мне хорошему человеку не жалко.
Тарас с искренним отвращением обрубил:
– Я понял. Спасибо, – и на всякий случай перестраховался: – Отдай Эдику Светлову. Знаешь его?
Тот мотнул головой.
– И скажи: пусть жене Семёна вдове пятёрку даст. Я велел. Не забудь. Ладно, иди. Не до тебя.
Тот дождался, когда Эдик Светлов выйдет наскоро покурить перед выносом тела из квартиры и всунул ему деньги, повторяя всё, что велел Тарас, с математической точностью, но делая вид, что говорит от себя.
Эдик Светлов положил деньги в карман. Порыскал глазами Тараса. Наткнулся. Тарас повелительно поощрил его своим видом. Эдик извернулся, сумев издали поблагодарить его.
За ним на улицу вышла покурить Маша Светлова, вдова покойного.
Эдик покровительственно подошёл к ней, достал несколько купюр. Сосредоточенно объясняя ей что-то, не глядя на неё, пересчитал их и дал вместо пяти всего две тысячи рублей. Остальные купюры, которые несколько минут назад хотел отдать ей, положил снова в карман.
Со стороны оживлённого проспекта подошла пожилая женщина. Она добродушно смотрела на всё тусклыми глазами. Протянула Тарасу завёрнутую бумажку.
Не размышляя, не придавая этому значения, он любопытно фыркнул:
– Что это?
Женщина бережно держала в мягкой ладони неброский свёрточек с вселенской надеждой оказать им посильную помощь. Боль, жалость, ласка и нежность в её глазах выражали желание сопереживать и участвовать во всеобщей поддержке. Её слова о деньгах, о сбережениях имели значение, как последние зубы старца, которые он бережёт для самого трогательного мякишка, отчасти переживая, чтобы они не остались в нём, как в глине.
– Милок, две тысячи. Этот человек, которого хоронят, внучке с операцией помог.
Из её глаз доверительно потекли слёзы. Она хотела сказать что-то ещё, но нервы сдали. Она дождалась, когда к ней снова вернутся силы заговорить:
– В стороне не остался. Только не дал ему Бог здоровья. На-кась, отдай на него, в пользу. Чем уж могу.
– Мать. Дорогая, – Тарас бережно положил руку ей на плечо и, стараясь не разобидеть, трогательно понизив голос, посоветовал: – К жене подойди. Ей нужнее. Спасибо тебе за внимание, добрая женщина.
Рязанцев Алексей был преисполнен гордости за друга, за его умелые и нестандартные выверты с людьми. Такое часто происходит с простолюдинами. Они по собственному внутреннему убеждению становятся героями только потому, что присутствовали рядом во время происходящего события. И чуть ли не готовы приписать и себе некую долю заслуги. В обычной же жизни люди размеренные, не блещущие высокими достижениями, зачастую гордятся посредственными успехами своих детей, чему следует удивляться, по правильности рассуждения, иначе на конвейере роста личности вследствие подобных совместных заблуждений ребёнка и родителя такое чадо просто отбракуется нетрудными обстоятельствами и будет отброшено не в корзину, на переработку, что не совсем страшно, а помимо этой корзины, в хлам и отбросы. И никому не будет дела до брошенного, считай, до уничтоженного предмета.
