– Мы прогулялись по соседним улицам и встретили одного из наших, он известный меняла, его даже богатые купцы принимают! – рассказывал Берл. – Мы спросили его, не знает ли он, кто живет в том доме, и оказалось – знает, даже там бывал. Тогда мы назвали ему имя Жилинского, и он даже руками замахал сильнее обычного! Жилинского он знает, Жилинский только у него меняет талеры на рубли и рубли на талеры. Мы спросили у него приметы Жилинского – и вот я их записал.
Я взял сложенный вчетверо листок, прочитал и задумался. Если верить меняле, Жилинский отнюдь не был красавчиком. Лет ему меняла дал, со всей щедростью, не менее пятидесяти, весу тоже не пожалел – шесть пудов на глазок, отметил красноватое лицо, насупленные брови и отвисшие щеки. Отдельно указывлось, что этот пан держит мелочную торговлишку. Все это было написано с ошибками и такими буквами, какие выводит ребенок, уже научившийся письму, но еще не наживший навыка. И то – трудно, должно быть, переучить руку, привыкшую писать закорючки справа налево.
– Вы ничего не перепутали, Трабл? – спросил я.
– Разве это не тот Жилинский? – удивился он. – Ой, тогда плохо… Но он сам назвался Жилинским! И герр Морозов сам нам растолковал, что пани Барбара связана с Жилинским и с французом, которые устроили в Сорочьей корчме удобное место для свиданий. Ой, тут ошибки быть не может! Она послала записку тому Жилинскому, о котором герр Морозов говорил!
– Погоди, Трабл! – взмолился я. – Не говори так быстро! Мой Жилинский – Тадеуш!
– Так и тот Тадеуш!
Это было уж вовсе диковинно. И вне всякой логики.
– Ладно, с Жилинским мы разберемся сами… – решил я. – А что слышно о Якове Ларионове?
Берл и Мендель переглянулись и засмеялись.
– Это библейская история навыворот, – сказал, немного осмелев, Мендель. – Господин знает историю Иакова и Исава?
– Знаю, – несколько удивившись, отвечал я. – Исав продал первородство за чечевичную похлебку.
– Можно сказать и так, герр Морозов, – вместо Менделя продолжал Берл. – А можно сказать иначе: Иаков приобрел первородство за чечевичную похлебку. Ой, это, наверно, была самая выгодная сделка в Торе – сколько стоит похлебка и сколько стоит первородство?! Иаков был очень мудрый человек, и он сумел, когда понадобилось, так ловко обмануть своего отца, что об этом рассказывают детям и учат их быть такими, как Иаков!
Лукавство в глазах Берла было заразительным – я сам пришел в веселое расположение духа.
– Ты хочешь сказать, что у Якова Ларионова все наоборот?
– Ой! – хором воскликнули Берл и Мендель.
И заговорили разом, смеясь, всплескивая руками и вставляя словечки, смысла которых я не знаю по сей день.
Судьба моего предателя и враля оказалась трагикомична.
Когда на его крики прибежали люди и обнаружили, что он лежит в каморке под крышей склада Голубя раненый, а злоумышленник, ткнувший его ножом, пропал, то Яшку, разумеется, перевязали. Среди обитателей склада был в ту ночь приказчик Аввакум. Этот Аввакум взялся доставить Яшку в лоно его семейства. Поскольку никто ничего не понимал, а Яшка с перепугу не назвал моего имени, то вообразили, будто ему грозит нешуточная беда, и, не дожидаясь рассвета, переправили его туда, где, по мнению Аввакума, ему ничто не угрожало.
Яшка действительно поссорился с суровым своим батюшкой из-за тяги к знаниям. Но сдается мне, что это была скорее тяга к пиву, картам и прочим развлечениям молодых немецких купцов, Яшку же держали в чрезмерной строгости. Аввакум, желая услужить сразу обоим хозяевам, и о беглом сыночке заботился, и батюшке о нем исправно докладывал. Когда же стряслась беда, он сперва запутал следы, спровадив Яшку в другой каменный амбар, а потом и вовсе вывез его в предместье.
Библейская история о мудром сыне, который ловко добился отцовского благословения, оказалась к Яшке неприменима – отец встретил его весьма сурово. А далее разыгралась евангельская притча о блудном сыне и также наоборот. Никаких тельцов в честь Яшкиного возвращения не закололи, а попросту заперли его в подклети (семейство Игнатьевых, приютившее Ларионовых, построило свое жилище на старинный лад, и горницы стояла на подклетях с крошечными окошками). Разумеется, к нему допускали бабушку, умевшую врачевать раны, но выйти на волю он никак не мог, и, похоже, старик Ларионов собирался продержать непокорного сына в заточении не менее года.
Мои лазутчики, как оказалось, кое-что про эту историю знали. Они только не были уверены, что Игнатьевы пустили на жительство именно семейство Ларионовых, а что в подклети кто-то поселился и не выходит, зато иногда орет дурным голосом в окошко, им стало известно от женщин. Женщины, ведущие хозяйство, обычно знают о соседях куда больше, чем мужчины, и мои исполнители «Марсельезы» первым делом расспросили жен, так тайна и открылась.
– Мне нужно с ним встретиться, Трабл, – сказал я. – Во что бы то ни стало.
– Так в чем же дело? – удивленно спросил Берл. – Днем собаки привязаны. Можно зайти во двор и открыть подклеть.
– Как это – зайти и открыть?..
– Ой… Ну, зайти… когда там будут одни женщины…
– Староверы ведь не пускают чужих!
– Ой, кто их спросит…
Насколько я понял, этот способ проникновения в чужой двор мои новые приятели не сами выдумали, а где-то позаимствовали. Они обещали мне, что на следующий день с утра произведут свою атаку, еще – что присмотрят за Сорочьей корчмой, и на том мы расстались.
Я попросил Берла и Менделя присмотреть за сараем покойной пани Барбары, полагая, что там может находиться тело бедной Луизы или же ее одежда, а сам отправился на Малую Замковую в надежде что-то разведать о Жилинском.
Мои шустрые осведомители довольно точно его описали: пожилой мужчина с красной рожей, изображает торговца вразнос галантерейным товаром. Я обнаружил это сокровище на Замковой площади, подходить к нему не стал, а понаблюдал издали.
Местожительство этого Тадеуша Жилинского было выбрано весьма удачно – он мог, выглянув из окошка, видеть все, что делается у ворот Рижского замка, а, выйдя на площадь, следить за событиями у обоих мостов, ведущих в Цитадель. Чем он и занимался исправно.
Трогать его я, разумеется, не стал. Я лишь убедился, что он занимается тем самым, о чем говорила Камилла де Буа-Доре, – подглядывает, подслушивает и собирает сведения для передачи нашим врагам.
Потом я пробрался в порт. Оказалось, наши лодки все еще в Икскюле. Из этого выходило, что ночевать мне придется в погребе доброго Ганса. Туда я и направил свои стопы.
Наутро я пошел уже не к самой Гертрудинской церкви, а к известному мне дому. Там меня встретил Мендель и повел к игнатьевскому двору. Беседа у нас не получилась – он не умел говорить медленно, а я плохо понимал его быстрый и порядком попорченный немецкий язык.
На подступах к нужному месту нас встретил Берл.
– Сейчас мы встанем у ворот, – после всех приветствий сказал он, – и пусть герр Морозов громко свистнет.
