– Это вам.
– Ну, это совсем ни к чему, – расстроился отец.
– Мой отец говорил обязательно давать учителю.
– Но я же ведь не ем сладкого. Зачем мне конфеты?
– Это не сладкий. Это жень-шень. Это для здоровья. Отец говорил обязательно…
– Ладно. Спасибо. А теперь давайте к делу.
Через месяц у отца были именины. Поздравить его пришла вся кафедра. Мы накрыли стол. Специалистом по шампанскому оказался Сидоренко – мой постоянный шеф, считавший, что «еще не настало время». Он лихо выдернул пробку, облил сидящих справа, перепугался и повернул бутылку влево. Вся кафедра оказалась подмоченной, шампанское осталось только на донышке. Чтобы сгладить общее уныние, отец решил исправить ситуацию, поставив на стол трофеи, полученные от Тянь Хиуна. Экзотичность этикеток заинтриговала коллег и несколько успокоила.
На следующий день появился Тянь Хиун. Первое, что он спросил, улыбаясь:
– Ну как жень-шень? Пьете мало-мало?
– Какое там мало-мало? Выпили настойку.
– Как выпили?
– Пришли гости и выпили. Говорили, что очень похожа на нашу самогонку, только слабее. Кривились, но пили.
– Ее нужно пить один столовый ложка два раза в неделю. Что осталось, так и пейте.
– Да ничего не осталось. Все выпили.
Тянь Хиун побледнел.
– Тогда я очень прошу: жень-шень, что в коробке, никому не давайте, кушайте маленький кусочки через день.
– Съели.
– Как съели?
– Гости съели весь жень-шень. Правда, сильно кривились – говорили, что очень горькие конфеты.
Отец продемонстрировал пустую коробку. Это добило впечатлительного корейца. Он встал и, не прощаясь, ушел. После этого он месяц не приходил на консультации. Отец перепугался, решив, что он поехал за новой порцией жень-шеня. Но через месяц он появился, и о своих подарках больше не вспоминал.
Несмотря на все бури, связанные с дикой антикосмополитической кампанией, отец бережно сохранял оставшиеся журналы и книги периода конструктивизма – Аркина, Хигера, Гинзбурга, Ремпеля… Именно об этих изданиях говорили мои сокурсники.
Не успел я разыскать эти книги на полках, как явились приятели: Володя, Женя, Юра (он же Илья), Виктор и Толик (он же Батя). Экстравагантность Батиной внешности с бородой-лопатой акцентировалась еще и его одеянием. Он натянул на себя сшитый по диагонали клетчатый платок, который называл «серапе». Мы устроились в меньшей комнате, которая считалась моей, за столом. Толик, как всегда, улегся на диван с томом Хемингуэя.
Мы держали в руках книги, рассказывающие о мастерах архитектуры. Иллюстрации были очень плохого качества, но мы внимательно всматривались в них, стараясь рассмотреть детали. Я начал читать один из тезисов Ле Корбюзье:
– Современные архитекторы больше не создают простых форм. Оперируя вычислениями, инженеры создают геометрические формы, которые убеждают разум своей математической логикой. Творчество инженера приближается к простому искусству.
– Ерунда! – произнес эрудированный Батя, не отрываясь от Хемингуэя. – Это ранний Корбюзье. Все это безнадежно устарело. Смотрите Мендельсона, Нейтра. Нимейера, наконец…
Вот так было всегда. Когда мы готовились к экзаменам, Толик тоже ложился на диван с какой-нибудь беллетристикой в руках. Следует сказать, что сдавал он экзамены не хуже нас. Но влиял всегда разлагающе. Он был постоянной пассивной оппозицией. И сейчас стало ясно, что предстояли серьезные словесные баталии. Однако материала для дискуссии было явно маловато. Я понял, что нужно идти к Марии Федоровне.
НАША БИБЛИОТЕКА
Мария Федоровна Гридина была директором, смотрителем и хозяйкой великолепной библиотеки, располагавшейся в бывшем Метрополичьем доме Софийского заповедника. К этому времени я уже подружился с ней. Мария Федоровна была настоящим эрудитом. Она была очень красивой пожилой дамой, а в молодости просто блистала красотой. Подтверждением этому служил висевший у нее на стене портрет, написанный великим Рерихом. Молодость Марии Федоровны прошла в Санкт-Петербурге. Она была связана со многими деятелями «Мира искусства», состояла в приятельских отношениях с семьями Бенуа и Лансере, а с Владимиром Алексеевичем Щуко, как я понял по ее рассказам, ее связывало даже нечто большее чем дружба. Она великолепно знала историю искусств, была большим специалистом по вопросам истории европейской гравюры, знала почти все европейские языки.
Двери ее кабинета выходили в читальный зал и имели толстую двойную обивку. Она плохо слышала, не любила слуховой аппарат, и сотрудники библиотеки, говорившие с ней в кабинете, должны были повышать голос.
– Я это сделала специально, – говорила она о своих мощных дверях, – чтобы никто не подумал, что в моем кабинете кто-то скандалит.
Доступ в этот кабинет простым посетителям был закрыт, но для меня, учитывая мою непричастность к пиктограммам в подъезде и расположение хозяйки, он вскоре открылся.
Впоследствии я заходил в ее кабинет без стука (стучать было бесполезно). Она мне очень помогала с материалами по зарубежной архитектуре. Я останавливался у дверей и ждал, пока она поднимет глаза. Так было и в этот раз. Наконец, она меня увидела, даже, скорее, почувствовала и поднялась из-за стола. Она всегда чувствовала, не поднимая глаз, когда кто-то входил. На ней, как обычно, была белоснежная кофточка с кружевами, строгий серый костюм и очки в золотой оправе.
– А, Саша! Здравствуй, здравствуй. Входи. Рада тебя видеть. Небось, опять пришел что-то просить.
– Как вы догадались?
– Да просто ты вооружился уже каким-то толстым иностранным журналом, а ко мне с такими журналами просто так не ходят, их на руки не полагается давать.
– Да, Мария Федоровна, – я увидел, как она наклонила голову, прислушиваясь, и стал наращивать децибелы. – Меня очень интересует эта фотография. Хотелось бы перевести подтекстовку.
– Давай сюда. – Она перевела, потом добавила. – На каком же это языке? Память совсем никуда не годится. Она открыла титульный лист. – Ах, да. «Domus». На итальянском. Странно, а я этого журнала и не помню. А как он к тебе попал? Небось, опять по блату мои девочки тебе выдали? Ох, они у меня получат! Я же запретила эти журналы на руки выдавать.
Следует сказать, что незначительные валютные поступления на периодическую литературу Мария Федоровна тратила очень рационально, изворачиваясь, как только могла. У нее были хорошие связи с посредническими фирмами за рубежом, и те журналы, которые нельзя было подписать, ей подбирали к концу года полными комплектами. Таким образом, периодика по архитектуре у нее была богаче, чем в любой библиотеке Киева.
– Мария Федоровна, – я перешел на преданное нытье, – мне бы только на три дня картинки перерисовать.
– Ну, бог с тобой. Только, смотри, пользуйся аккуратно, и пусть запишут в книгу, а ты распишись, а то знаю я вас, архитекторов. Кстати, насчет книги, которую ты мне недавно принес. Ну и задачку же ты мне задал! И где ты только ее стянул? Она же издана в Нью-Йорке совсем недавно.
