В часы же ночные –
Одежды иные,
Сияют, как в небе звезда;
В чешуйки рыбешки
Обутые ножки,
Сверкая, ступают туда,
На пруд танцевальный,
Где гладью зеркальной
Застыла вода в полумгле, —
Там призрачен свет,
Там легкий балет
Танцует она на стекле,
И каждый шажок,
И каждый прыжок
Стежок оставляет на нем.
Глядит она ввысь,
Где звезды зажглись
В небесном шатре, а потом
Глянула вниз,
А там – вот сюрприз! –
Принцесса по имени Ши,
Такой же талант,
К пуанту – пуант,
Так же танцует в тиши.
И так же легка,
И так же ярка,
Но – страшно подумать! – она
В пучине-то оной
Книзу короной
Висит, а пучина – без дна!
И эта принцесса
Не без интереса,
Точнее, с восторгом глядит,
Как книзу короной
В пучине бездонной
Другая принцесса висит!
И только носочки
В некоей точке
Друг друга касаются там.
А где это «там»,
Неведомо нам —
Где вниз головой к небесам! —
Познаний волшебных,
На это потребных,
Не хватит и эльфам самим.
От века доныне
Танцуют эльфини:
Танцует прекрасная Ми –
Мелькают одежки
И стройные ножки
В туфельках из чешуи,
Такие же ножки,
И те же одежки,
И туфельки из чешуи —
Танцует прекрасная Ши!
Как Лунный Дед поспешил на обед
Лунный Дед был серебряно сед
и в серебряных башмаках,
Венец из опала, но этого мало —
поясок у него в жемчугах,
А поверх всего серый плащ у него,
под ногами – сверкающий пол;
И вот хитрым ключом – ключ хрустальный причем! –
тайный ход он открыл и вошел.
И с блаженной улыбкой по лесенке зыбкой,
по ступенькам ажурным идет,
Наконец-то он волен и премного доволен,
что пустился в безумный поход.
Надоело ему век сидеть одному
в лунной башне на лунном холме –
Даже чистый алмаз уж не радует глаз! –
и одно у него на уме:
Чтобы алый коралл на плаще засверкал,
и рубин – у него на челе,
Чтобы яркий берилл его жизнь озарил, —
он решил побывать на Земле,
Чтобы впредь не сидеть, без конца не смотреть
на теченье светил, например:
Скука – смерть! – эта твердь, и ее круговерть,
и веселая музыка сфер.
Он на лунном бугре, когда все в серебре,
в полнолунье мечтал на Луне
Не о бледных огнях в бледных лунных камнях —
о багряном и рьяном огне,
Чтобы жарок он был, чтобы ярок он был,
чтобы тлел в глубине уголек,
Чтобы, ало горя, занималась заря,
предвещая хороший денек.
Видел он под собой океан голубой
и зеленых лесов океан,
Но хотелось ему быть с людьми самому,
чтобы сам он был весел и пьян,
Чтоб смеяться, и петь, и горячую снедь
поедать, запивая вином.
Ибо снежный был бел тот пирог, что он съел,
лунным светом запивши потом.
Но на лесенке зыбкой это было ошибкой —
размышлять о горячей еде:
н ногами протренькал по скользким ступенькам
и сорвался, подобно звезде
Иль чему-нибудь вроде. Ночь была. Новогодье.
И вот, путь в небесах прочертив,
Все ступеньки минуя, в Бэл, в купель ледяную,
ухнул – прямо в бурлящий залив.
Так лежал он в водице и, боясь раствориться,
свою жизнь поминал и Луну.
Но как раз тут баркас, рыбаки тут как раз —
потому не пошел он ко дну!
Из воды неводок его вверх поволок —
так он в лодку с уловом попал:
Его хлипкое тело было зелено, бело
и мерцало, как мокрый опал.
А когда б рыбаки б не ловили там рыб?
А когда бы не сеть, а крючок?
«Есть тут город немалый, в нем же двор постоялый, —
говорят, – там проспись, старичок!»
В этот час неурочный в темноте полуночной
только колокол на маяке
Возвестил похоронным гулким звоном об оном
прилетевшем с Луны старике.
И – ни хлеба, ни соли, ни жаркого тем боле!
До зари пробродил наш лунарь:
Вместо пламени – сажа, вместо озера – лужа,
вместо солнца – коптящий фонарь,
И нигде нет людей, ни веселых затей,
и никто ни о чем не поет,
Только храп из домов – видно, спать он здоров
на заре, этот смертный народ.
Он и в двери стучал, он стучал и кричал —
все напрасно, повсюду молчок,
Двери все на запор. Но вот видит он двор
постоялый, в окне огонек.
Бряк в стекло! Но на стук дверь открылась не вдруг:
«И кого там опять принесло?»
«Не найдется ль огня и вина для меня,
древних песней прекрасных зело?»
А хозяин в ответ: «Чего нет, того нет!
Заходи, коль сойдемся в цене,
Мы берем серебром, мы и шелком возьмем,
так и быть, – пригодится жене».
Чтоб ступить за порог, отдал он поясок,
