– Но все-таки он откликался на многие Призывы.
– Лишь на малую их долю – и по большей части на самые легкие. К тому же он называл их Помехами. Протокол просто пестрит этим словом, вкупе со множеством жалоб и вздорных проклятий.
– Да, верно. Но ведь этот бедолага и впрямь принимал их за помехи. А вот еще: он никогда не ждал никакого Воздаяния, как это часто называют люди его склада. Вот, например, дело Пэриша – того, что прибыл сюда позже. Этот Пэриш был соседом Ниггля, но никогда даже пальцем не пошевелил ради него и редко выказывал хоть какую-то благодарность. Но в Протоколе нет ни одной записи, свидетельствующей, что Ниггль ожидал от Пэриша благодарности. Похоже, он вообще об этом не думал.
– Да, это имеет значение, – признал Первый Голос, – но не такое уж большое. Думаю, если посмотреть, то обнаружится, что Ниггль часто об этом попросту забывал. Все, что Ниггль поневоле делал для Пэриша, он выбрасывал из головы, как докучное неудобство, с которым раз и навсегда покончено.
– А взгляните на последнюю запись, – предложил Второй Голос, – о поездке в город под дождем. Я хотел бы особо подчеркнуть этот случай. Со всей очевидностью, это было чистейшей воды самопожертвование: ведь Ниггль догадывался, что это его последняя возможность закончить картину, и догадывался также, что Пэриш беспокоится попусту.
– Думаю, это слишком громко сказано, – возразил Первый Голос. – Но право решения за вами. Конечно же, это ваша задача – истолковать все факты наиболее благоприятным образом. Иногда они и вправду того заслуживают. Так что же вы предлагаете?
– Я полагаю, что его следует перевести на щадящий режим, – сказал Второй Голос.
Нигглю показалось, что Второй Голос необычайно великодушен. Слова «щадящий режим» звучали так, словно это был щедрый дар, приглашение на королевский пир. И тут Нигглю вдруг стало стыдно. Мысль о том, что его сочли достойным Щадящего Режима, совершенно его ошеломила. Он покраснел в темноте. Это было все равно как если бы его публично похвалили, при том, что и он, и все присутствующие знают, что похвала незаслуженная. От стыда Ниггль даже спрятался под грубое одеяло.
Наступило молчание. Потом Первый Голос – он звучал так, словно говорящий стоит рядом, – обратился к Нигглю.
– Ты все слышал, – произнес Голос.
– Да, – признался Ниггль.
– Ну, и что же ты скажешь?
– А не могли бы вы рассказать мне о Пэрише? – попросил Ниггль. – Мне хотелось бы снова его повидать. Я надеюсь, он не очень сильно заболел? И не могли бы вы подлечить его ногу? Она постоянно причиняла ему неудобства. И, пожалуйста, не беспокойтесь из-за наших с ним отношений. Пэриш был очень хорошим соседом и очень дешево продавал мне прекрасную картошку – это экономило мне кучу времени.
– В самом деле? – переспросил Первый Голос. – Я рад это слышать.
На некоторое время снова стало тихо. Потом Ниггль услышал: Голоса удаляются.
– Ну что ж, я согласен, – произнес в отдалении Первый Голос. – Пусть его переведут на следующий этап. Хоть завтра.
Проснувшись, Ниггль обнаружил, что шторы отдернуты и его комнатушка залита солнечным светом. Он встал и увидел, что рядом с постелью кто-то положил не больничный халат, а более удобную одежду. После завтрака врач осмотрел сбитые в кровь руки Ниггля и смазал их какой-то мазью – они сразу же перестали болеть. Еще он дал Нигглю несколько добрых советов и бутылку с укрепляющим средством – вдруг да понадобится. Ближе к полудню Нигглю дали печенье и стакан вина, а потом вручили билет.
– Теперь можете отправляться на станцию, – сказал врач. – Кондуктор за вами присмотрит. Счастливого пути.
Ниггль выскользнул за дверь и на мгновение зажмурился – очень уж ярким было солнце. Ниггль полагал, что очутится в большом городе, соответствующем размерам вокзала. Ничего подобного. Ниггль стоял на вершине безлесного холма, поросшего зеленой травой, и над холмом гулял свежий, бодрящий ветер. Вокруг никого не было. Лишь внизу, у подножия холма, блестела крыша вокзала.
Ниггль быстро, но без спешки зашагал вниз. Там его ждал Кондуктор.
– Вам сюда! – сказал он и провел Ниггля на платформу, где стоял маленький симпатичный поезд – такие обычно ходят на местных линиях: паровозик и один вагон, оба очень яркие, чистенькие и свежевыкрашенные.
Похоже было, будто поезд отправляется в свое первое путешествие. Да и железнодорожное полотно выглядело как новенькое: гнезда, в которые укладываются рельсы, были выкрашены в зеленый цвет, сами рельсы сверкали, а шпалы чудесно пахли нагретой солнцем смолой. Вагон был пуст.
– Господин Кондуктор, а куда идет этот поезд? – спросил Ниггль.
– По-моему, та станция еще никак не называется, – отозвался Проводник. – Но вы ее не пропустите.
И с этими словами он захлопнул дверь.
Поезд тотчас же тронулся. Ниггль откинулся на спинку сиденья. Маленький паровозик, пыхтя, полз по глубокой выемке. По обе стороны от нее поднимались высокие зеленые склоны, а сверху раскинулось синее небо. Через некоторое время – довольно скоро – паровозик свистнул, затормозил и встал. Там, где он остановился, не было ни железнодорожной станции, ни какой-либо вывески – лишь лестница, поднимающаяся на насыпь. Наверху виднелась аккуратная изгородь, и в ней – калитка. У калитки стоял велосипед Ниггля. По крайней мере, он выглядел в точности так, и к рулю была прикреплена желтая бирка с большими черными буквами: «НИГГЛЬ».
Ниггль распахнул калитку, вскочил на велосипед и помчал вниз по склону, освещенному ярким весенним солнцем. Вскоре Ниггль обнаружил, что тропинка, по которой он ехал, исчезла и теперь его велосипед катит по чудной траве, зеленой и густой. Ниггль мог разглядеть каждую былинку. Ему почудилось, будто он уже где-то когда-то видел такую дивную траву – быть может, во сне. И окружающий пейзаж тоже казался Нигглю знакомым. Да, точно – вот сейчас дорога выравняется. А теперь, конечно, снова подъем. Вдруг огромная зеленая тень заслонила солнце. Ниггль поднял глаза – и свалился с велосипеда.
Перед ним стояло Дерево, его Дерево, полностью законченное. Если, конечно, так можно сказать о живом Дереве: листья его распускались на глазах, а ветви вырастали и трепетали под ветром – именно так, как ощущал и представлял себе Ниггль. Сколько раз он пытался это передать – но тщетно. Ниггль, не сводя глаз с дерева, медленно раскинул руки.
– Это дар! – воскликнул он. Это восклицание относилось и к его искусству, и к результату. Но сейчас Ниггль употребил это слово в его прямом смысле.
Он все смотрел и смотрел на Дерево. Там были все листья, над которыми он когда-либо трудился, – такие, какими он их себе представлял, а не такие, какими ему удалось их передать; и те, что лишь возникали в его воображении, и множество тех, которые Ниггль мог бы вообразить, если бы у него хватило времени. Листья не были подписаны – это были просто красивые, безымянные листья, – и все же Ниггль мог бы точно сказать, когда создан каждый из них. Несколько самых прекрасных листьев – и причем самых типичных, самых совершенных образчиков стиля Ниггля, – были явно созданы в сотрудничестве с мистером Пэришем – по крайней мере, иначе не скажешь.
