Прома разрушал стереотип ассирийца, к которому мы привыкли (сапожники, чистильщики, рабочие коммунального сектора, блатные и т. д.). Он был самым талантливым учеником в нашем классе, причем и по точным наукам и по гуманитарным дисциплинам, круглым отличником. Но кроме этого он был просто хорошим парнем, честным и открытым. Это сразу же почувствовала всезнающая мамаша Розенталь. Она решила создать сыну хорошую компанию и однажды пригласила меня и Прому к ним домой делать уроки. На столе был сервирован чай с домашним печеньем и конфетами. Сама она, как я понял, сидела за открытой дверью в соседней комнате. Дружная компания не получилась, такие компании искусственно нельзя создать. Сынок ее был нудным, малоконтактным и туповатым. Наше посещение квартиры Розенталя было первым и последним.
Самым моим близким приятелем стал Саша Скуленко – балагур, краснобай. Он мог выкрутиться в любой школьной ситуации, абсолютно не зная урока, он просто заговаривал преподавателя, за что получил прозвище Синявский (в те времена это был наш любимый спортивный комментатор). Саша тут же взялся за мое воспитание. Моя кепка, изготовленная по заказу, которой я гордился, по его словам никуда не годилась. А дело было так. За месяц до начала занятий я пришел в ателье на Прорезной. Чего я только не наслушался, сидя в приемной. Из примерочной слышен был голос моего тезки – закройщика Штейнберга.
– Ну видите – какая красота. Париж!
– Шо-то жакет плохо сидит.
– Плохо, плохо, а шо же вы хотите? На прошлой примерке у вас какая была грудь, а сейчас какая?.
– Так у меня же был другой лифчик.
– Ну знаете, мы жакеты под разные лифчики не шьем.
Наконец меня приняла кокетливая дама, состроила глазки, померяла голову и спросила:
– Какой фасон фуражки желает молодой человек?
– А какой вы рекомендуете?
– Я бы порекомендовала «фантази грузинская», это солидно, – и она приложила пухлую ручку ко лбу, сделав ладошкой козырек, как Чапаев.
Эту «фантази-грузинскую» Скуля разгромил в пух и прах сначала словесно, после с помощью бритвы и ножниц, потом вооружился маминой швейной машинкой и через полчаса было готово произведение, в котором козырек вообще фактически не был виден.
Кое-как разобравшись с моим обмундированием, Саша поинтересовался, что и как я танцую. Тут я решил блеснуть и начал перечислять множество бальных танцев.
– Да нет, я спрашиваю, какие нормальные танцы ты танцуешь?
– Фокстрот, танго, вальс-бостон, линду.
– Это все пройденный этап. Сейчас самым модным является «стиль». – И он мне стал демонстрировать этот «стиль». Слегка приседая на каждом шагу, синкопами, он двигался только вперед, глядя в упор на партнершу (партнершей был я, ничего не поделаешь, мы приспособились к этому при раздельном обучении). Это было новинкой. В то время в фокстроте и линде партнер смотрел не на партнершу, а куда-нибудь в сторону, делая вид, что партнерша – это просто общепринятая нагрузка к его творческой деятельности. Саша познакомил меня с корифеем стиля – Малишевским из художественного института.
Саша великолепно играл на аккордеоне. По вечерам мы собирались у него делать уроки. Когда мы заканчивали с домашними заданиями, Саша брал в руки аккордеон и мы с ним пели разные популярные и блатные песенки.
Петь такие песни и играть фокстроты на вечерах не разрешали. Поэтому перед каждым праздником мы начинали охотиться за политсатирой. Во-первых – это было более ни менее весело, а во вторых, здесь допускалось любое музыкальное сопровождение вплоть до джазового. Политсатиры покупали, ими обменивались. Мои старые школьные связи позволяли мне быть посредником в этом деле.
В ноябре за месяц до Нового года Саша мне сообщил, что положение катастрофическое, что все его политсатиры страшно устарели, что Рузвельта и Черчилля уже нет, а Мак-Артур всем уже надоел, и, что я, используя свои старые связи, должен достать ему какую-нибудь новую политсатиру.
Незадолго до нового года я попал на концерт Шурова и Рыкунина, на котором они исполняли «Поезд идет в Чикаго» – типичную песню из области политсатиры, да еще на музыку Цфасмана. Я спел Саше то, что запомнил (а память была неплохая):
Колеса били мерный стук,
То так, то тук, то так, то тук -
Попеременно.
В купе знакомые уже
Давно сидят четыре дже-
Четыре джентельмена.
Стоят бутылки на столе,
И на бутылочном стекле
Подрагивает влага.
А поезд шел чик-чик-чик-чик,
А поезд шел чик-чик-чик-чик,
А поезд шел чик-чик-чик-чик
В Чикаго…,
и еще пару фрагментов. Он был в восторге, заявил, что это то, о чем он мечтал, что это ему необходимо, и что любой ценой я должен ему достать слова, а музыку он сам подберет, что это будет сенсацией, и мы будем ее петь на всех вечерах, и на всех вечерах мы будем дорогими гостями.
Я уговорил Графа и Виктора пойти на очередной концерт Шурова и Рыкунина. Мы собрались вчетвером и, поскольку эта эстрадная миниатюра состояла из четырех эпизодов, распределили, какую каждый должен запомнить. С билетами было сложно, но учитывая, что я был постоянным посетителем филармонии и имел своих распространителей, билеты мне сделали. На концерте все выглядело со стороны довольно странно. Во время этого номера через каждые три минуты схватывался очередной юноша из нашей агитбригады и пулей вылетал на лестницу, чтобы записать то, что запомнил. И так четыре раза ко всеобщему удивлению. В зал мы уже не вернулись. Мы сидели в вестибюле первого этажа, там, где все посетители ходят по кругу в антракте, и составляли наши наброски по памяти. Саша был счастлив и тут же начал подготовку к Новому году. Он, оказывается, успел заключить трудовое соглашение с детской поликлиникой, с какой-то конторой и с диетической столовой на музыкальное оформление и сопровождение их новогодних вечеров. Мне он сообщил, что я должен буду сопровождать его на этих мероприятиях.
– В качестве кого? – удивился я.
– В качестве друга и соратника в области музыкального искусства. Я всюду записал нас двоих.
Вечер в конторе прошел спокойно. Народ там оказался опытный, быстро понапивался, и их больше тянуло на песни, чем на танцы. Саша где мог – им подыгрывал, не очень попадая в тональность, но это их совершенно не смущало. Вечер в детской поликлинике на улице Воровского оказался несколько сложнее и для Саши, и для меня. Коллектив на девяносто процентов состоял из женщин, и эти женщины хотели танцевать. С партнерами было плохо – не так давно закончилась война. Саша играл без передышки, отдав меня на растерзание медсестер.
Но самым тяжелым оказался вечер в диетической столовой на улице Кудрявской. Когда мы туда прибыли, застолье уже началось. Нас тут же потащили к столу. Саша сопротивлялся, показывая на свой аккордеон, и убеждая, что он пришел сюда играть. Это никого не интересовало.
– Дак у нас же есть патефон. Так что ты погоди лабать, возьми на грудь и отдыхай. Вот когда народ отвалится, поиграешь нам для танцу – семь сорок или еще что-нибудь.
