Он камушка в пальцах не мог удержать.
И он не услышал, как недра горы
Дрожали, когда, молодой в те поры,
Свою жажду сокровищ дракон утолил –
В пещеру заполз и огнем опалил,
В том пламени алом сгорел гном дотла,
Осталась от гнома на камне зола.
Жил старый дракон. Под серой скалой
Свой век пролежал он, одинокий и злой;
Когда-то был счастлив, когда-то млад,
Но, к злату прикован, стал он горбат,
Иссох, и померк алый свет его глаз,
И даже огонь в его сердце угас.
Алмазы вросли в его шкуру, привык
Сокровища пробовать он на язык,
Знал каждую вещь и каждый излом
Того, что лежит под черным крылом.
Он думал всегда об одном – о ворах:
Как плоть он сожрет, и сотрет кости в прах,
И кровью напьется. Его голова
Бессильно поникла, он дышит едва
И звона кольчуги не слышит. На бой
Дракона зовет воитель младой;
Сверкнул у героя в руках острый меч,
И тот, кто сокровища должен стеречь,
Чьи зубы – кинжалы, чья шкура была
Как сталь, – змей погиб, не поднявши крыла.
Жил старый король. Белоснежно седа
До костлявых колен отросла борода
С тех пор, как, юный, на трон воссел.
Веселья не знал он, не пил, не ел
И думал всегда об одном – о своем
Богатстве в большом сундуке под замком,
О золоте том и том серебре,
Что за кованой дверью хранятся в горе.
Его меч заржавел, его слава прошла,
Бесчестен был суд и неправы дела,
Хоромы безлюдны, темны – оттого ль,
Что был он эльфийского клада король?
Не чуял он крови, не слышал врагов,
Ни стука копыт, ни звука рогов –
Сгорели хоромы, погибла земля,
И в холодную щель брошен труп короля.
Был он и есть, под горой древний клад,
Забытый за створами кованых врат,
И смертный вовек в те врата не войдет.
Зеленая травка по склонам растет,
И овцы пасутся, и птица свистит,
И ветер морской в листве шелестит.
Да! ночь охраняет извечный клад,
Пока земля ждет, пока эльфы спят.
Морской колокол
Вдоль моря я шел и ракушку нашел,
лежала в сыром песке,
Блестя от воды наподобье звезды,
и вот – заблестела в руке.
В ней звук зародился, потом повторился,
едва уловим, вдалеке:
Во мне он звучал, как волна о причал
или колокол на маяке.
И неторопливо с теченьем прилива
ко мне, вижу, лодка плывет:
«Все минули сроки, а путь нам
далекий».
Я сел и сказал ей: «Вперед!»
И вот наяву, как во сне, я плыву,
закутан в дремоту и мгу,
К неведомой мне вечерней стране
за бездной, на том берегу.
Так плыл я и плыл, а колокол бил,
раскачиваясь над волной;
Вот рифов гряда, где вскипает вода,
и вот он, тот берег иной.
В мерцающем свете там море, как сети,
где звездные блещут тела,
Над морем утесы, как кости, белесы,
и лунная пена бела.
Сквозь пальцы протек самоцветный поток –
жемчужен песок и лучист:
Свирель из опала, цветы из коралла,
берилл, изумруд, аметист.
Но там, под скалой, под морскою травой –
пещера темна и страшна,
И будто мороз коснулся волос…
Я – прочь, и померкла луна.
Бежал я от моря в зеленые взгорья,
напился воды из ручья,
И, вверх по теченью, ступень за ступенью,
в край вечного вечера я
Взошел – на ступень, где свет – это тень,
где падшие звезды – цветы,
Где в синем зерцале, как луны, мерцали
кувшинки, круглы и желты.
Там ива тиха и сонлива ольха,
не бьется река в берега,
Там на берег ирис мечи свои вынес,
и с копьями встала куга.
А небо все в звездах, и полнится воздух
музыкой у тихой реки,
Где зайцы и белки играют в горелки,
глазеют из нор барсуки,
И, как фонари, горят цветом зари
глаза мотыльков в полутьме, –
Там свирель и рожок, и танцующих ног
легкий шорох на ближнем холме.
Они, кажется, тут, но меня-то не ждут –
ни танцующих нет, ни огня:
Свирель и рожок от меня со всех ног,
и шуршание ног – от меня.
Трав речных-луговых я нарвал и из них
драгоценную мантию сплел,
С жезлом-веткой в руке и в цветочном венке
на высокий курган я взошел
И, как ранний петух, прокричал во весь дух
горделивый и резкий указ:
«Да признает земля своего короля!
Все ко мне на поклон сей же час!
Где же вы, наконец? Вот мой жезл и венец,
меч мой – ирис, тростина – копье!
Почему же вас нет? Что молчите в ответ?
Все ко мне! – вот веленье мое!»
И тут же на зов, словно черный покров,
тьма пала, и я, будто крот,
Пластаясь внизу, на ощупь ползу
то ли по кругу, то ли вперед;
Вокруг – мертвый лес, где опала с древес,
шуршит под руками листва:
Я сижу на земле, мысли бродят во мгле,
и кричит надо мною сова.
Год единый и день я сидел там, как пень,
и в трухе копошились жуки,
Ткали сеть пауки, из-под пальцев руки
грибы выросли, дождевики.
Ночь – как тысяча лет, но увидел я свет
и увидел я, что поседел:
«Пусть я прах и тлен, пусть я слаб и согбен,
но покину этот предел
И найду как-нибудь к морю путь!»
Брел я, брел. А летучая мышь
всю дорогу парила, перепончатокрыла,
Надо мной. Я кричал ей «кыш-кыш»
и шиповником бил. Весь изранен я был.
На плечах моих старости груз.
О вот дождь – и какой!
Пахнет солью морской и соленый на вкус.
Там чайки летали, кричали, стенали,
и кто-то в пещерах сопел,
Тюлень глухо тявкал, прилив в камнях чавкал,
а кит своим дыхалом пел.
