– Давай я приму решение в течение двух дней, – вслух сказал я.
– Нечего тут решать. Действовать надо, – сухо отозвалась она и залпом осушила чашку. – Хотя постой… – Дар прищурилась. – Завтра ты поедешь к своей сестричке и будешь просить у неё разрешения… И всё опять закончится тем же, что и всегда. Тебе уже давно не шестнадцать лет! А ты до сих пор не можешь самостоятельно принимать решения.
– При чём тут это?! – раздражённо спросил я.
Начинаю злиться, блин. Дар прекрасно знала, что эта тема для меня крайне болезненна и неприятна, но продолжала давить.
– При том! – Она ударила по столу своим маленьким, аккуратным кулачком. – Ты тряпка, подкаблучник! Если бы я хотела, то крутила бы тобой, как мне вздумается.
– А силёнок-то хватит крутить?! – с вызовом вопросил я. – Или ты уверена, что четвёртый размер сделает всё сам? Чего ж тогда не осталась в Москве?
– Не твоё де-е-ело!! – чуть ли не взвизгнула она.
– Ага, ага! Ха-аха! – Меня понесло, и я издевательски хохотнул. – Надоело подкладываться под богатеньких папиков?
– Как ты смееш-ш-шь… – зловеще прошипела Даша.
– Как обычно, – осадив себя, ответил я почти спокойно и встал из-за стола. Этот разговор мне надоел, да и вообще уже поздно, пора спать.
– Пошёл вон, урод! – прилетело мне в спину.
– И тебе всего хорошего… шлюха!
Не успел я сделать и двух шагов, как мне в затылок прилетело уже материальное – тапочек Дар.
И как метко попала! Точно промеж лопаток…
Ссоримся мы очень редко, и то по пустякам. Потому и миримся буквально через пять минут. Но эта ссора уж точно не пустячная. Лично я вообще чувствовал боль в рёбрах, будто после очень сильного удара. А всё потому, что меня назвали тряпкой.
Вот уж от кого, от кого, а от Дарины такой подлянки не ожидал. Я и без того переживаю за сестру дальше некуда, а моя любимая женщина как будто специально подливает масла в огонь.
Хотя я тоже хорош – не сдержался и обозвал её шлюхой. Понятия не имею, чем она зарабатывала деньги в Москве после того, как развелась через год быстротечного замужества, но, по слухам, далеко не интеллектуальными родами деятельности. Пускай. Это всё в прошлом. Главное – настоящее. А теперь я не знаю, как буду смотреть ей в глаза. Дурак ты, Коршун. Совсем перестал дружить с головой.
Алёна и Дарина всегда недолюбливали друг друга. Сестра считала мою подругу ветреной девкой и вообще ревновала меня к ней. Дар, в свою очередь, относилась к Алёне как к лишнему балласту. Сколько себя помню, всё время носился с сестрой, причём частенько в ущерб моим отношениям с подругой. Так жил, живу и, наверное, буду жить, разрываясь между двумя девушками. Я словно в тисках, и, чувствую, скоро пластины тисков начнут неумолимо сближаться. Мне придётся выбирать, и выбор этот, несомненно, будет тяжёлым. Очень тяжёлым, мягко говоря.
Но делать его лучше потом, на свежую голову. Сейчас спать, спать…
Сон в тылу врага всегда особенный. Чуткий, тихий, неглубокий. Такому сну учишься со временем. Я поначалу тоже дрых, как кабан, но после пары случаев – когда нас нашёл вражеский патруль и когда на наш лагерь выбрела стая волков – я сплю именно так. Чутко, тихо и неглубоко. Возможно, я вообще перестал спать в привычном понимании этого слова.
Скрип двери почему-то ассоциировался с верещанием макаки. Однажды, когда мы проводили секретную операцию в Юго-Восточной Азии, такая обезьяна до того меня «нашугала», что я, не успев толком проснуться, выпустил очередь на звук, в ближайшее дерево. Была ночь, и потому грохот выстрелов слышали, наверное, во всех соседних деревнях. Ох и огрёб я тогда от Топаза…
* * *
Как только до моих ушей донёсся противный скрип несмазанной двери, я резко открыл глаза и натянулся, словно пружина. Выработанные за время службы рефлексы никуда не делись, они стали безусловными. К моему счастью.
Скарлетт подняла голову и посмотрела на меня, как на придурка. Наверное, со стороны я таким и выглядел. Повернувшись на бок и смежив веки, попытался продолжить спать, но сразу этого сделать не удалось…
Кошка бесшумно встала и с интересом посмотрела в темноту коридора.
Мрак сгустился и приобрёл черты женской фигуры. Когда она вошла в комнату, кошка спокойно улеглась, как будто решила, что эта женщина не причинит ей вреда.
Фигура приблизилась к лежащему на кровати, наклонилась и поцеловала в лоб. Сразу после этого она уплыла обратно, растворилась в темноте коридора, плавно взмахнув кошке на прощание рукой…
Утром я даже и не пытался разобраться, что это было – сон или видение наяву.
* * *
«БУТЫЛКА КОНЬЯКА, СЧИТАЙ, МОЯ!»
«НЕ ТОРОПИСЬ… О ТОМ, КАКАЯ ИМЕННО ЖЕНЩИНА ПРЕДНАЗНАЧЕНА МУЖЧИНЕ, ПОРОЙ ДАЖЕ САМИ ЗВЁЗДЫ НЕ ПОМНЯТ».
«СДАЁТСЯ МНЕ, ЧТО ОНИ ВСПОМНИЛИ ПРИВЫЧКУ ВМЕШИВАТЬСЯ В СУДЬБЫ ЛЮДЕЙ…»
«НАШИ КОНКУРЕНТЫ СКАЗАЛИ БЫ НАОБОРОТ, ХОРОШО БЫ, ЧТОБ ОНИ ЗАБЫЛИ ДУРНУЮ ПРИВЫЧКУ ВМЕШИВАТЬСЯ В СУДЬБЫ ЛЮДЕЙ».
«ПОБЕДА ПОКАЖЕТ, КТО БЫЛ БЛИЖЕ К ИСТИНЕ».
«ЭТО КОНЕЧНО – ПОБЕДА ПОКАЖЕТ ВСЁ И ВСЕМ… КТО БЫ НИ ПОБЕДИЛ».
* * *
…Трекрыл бесшумно присел на каменистый выступ и, коротко взмахнув крыльями, подобрался. Почесав изогнутым, крючкообразным клювом среднее крыло, резко повернул влево маленькую, покрытую бурой шерстью голову. Его привлёк странный звук. Мгновением позже звук повторился, и трекрыл увидел его источник.
Эти прямоходящие двуногие попадаются на каждом шагу. Где бы трекрыл ни бывал – а ему приходилось по разным причинам совершать длинные перелёты, – всюду они. В холмах, на равнине, в светящихся камнях, возле опасных мест… Везде.
А теперь вот и здесь, в хорошо замаскированном ущелье.
Сначала трекрыл хотел улететь прочь отсюда, но потом понял, что именно этот двуногий опасности не представляет.
Прямоходящий двигался странно. Нижние конечности у него постоянно заплетались, сгибаясь не там, где обычно, словно шевелились сами по себе. Из-за этого двуногий не удерживался на них, то и дело падал. Падая же, каждый раз издавал один и тот же протяжный звук. Бла-а-а!
Если бы трекрылу было ведомо смысловое значение слова «дурак» и летучий мог бы покрутить пальцем у виска – непременно покрутил бы. Потому что только полный дурак способен издавать в этом ущелье клич жёлтых муравьёв. Вышел бы, что ли, на песчаный берег. Там этих тварей настолько много, что можно в буквальном смысле облатоваться.
Необычный прямоходящий, свалившись с ног в очередной раз, вдруг выкрикнул что-то новенькое, не гортанное, а шипяще-хрипящее: «Пис-сцнах-х!», – и пополз дальше уже на всех своих конечностях. Прямо на глазах перестал быть прямоходящим. Поэтому маленькие глазки трекрыла чуть ли не лопнули – настолько широко они раскрылись. Морда летучего вытянулась, и если бы он имел лицо, как у этого двуногого, то можно было бы решить, что на нём появилось удивлённое выражение.
