ВОСПОМИНАНИЯ: "Вообще мы с Олей любили куда-нибудь отправиться с ребятами в выходной день. Но так как у меня суббота чаще всего была рабочей, то оставалось воскресенье. Мы побывали с Ниной и Серёжой практически во всех музеях Москвы, в некоторых, как, например, Политехнический, даже но нескольку раз. Частенько ездили на ВДНХ
[55], прогуливались по Измайловскому парку, Сокольникам, Нескучному саду, Бульварному кольцу, бывали на вернисаже в Измайлово, на пестром и многоголосом Старом Арбате, в Кремле, на Ленинских горах и у Белого дома. Мне казалось, что надо приучать детей к тому, чтобы они понимали красоту природы и удивительный мир архитектуры, просто прониклись любовью к Москве.
Для меня это всегда был лучший город, несмотря на то, что в начале девяностых годов он представлял собой удручающее зрелище: запущенность и нищета соседствовали с яркими вывесками магазинов "новых русских", бойкой торговлей в повсюду появившихся палатках. Здесь было все перемешано — пронзительные звуки скрипки и аккордеона с едким запахом шаурмы и шашлыков, пестрота шмоток "челноков"
[56], сопровождаемая запахом фальшивых французских духов, с вонью подъездов и подземных переходов. Центр города превращался в караван-сарай или шалман, все меньше и меньше походивший на дорогой мне город. И только некоторые островки сохраняли прелесть прошлых лет. Именно эти осколки Москвы мне хотелось показать детям, чтобы они хоть немного почувствовали уходящий в небытие дух российской столицы. Одним из таких мест был Лефортовский парк" (Из воспоминаний А.П. Орлова).
Они прошли через арку с ажурными воротами мимо щита с афишами и какими-то объявлениями, вступили на главную аллею и, не торопясь, двинулись в глубь парка. Эта совместная прогулка была первой за последние два месяца потому, что Андрей наконец смог распорядился своим личным временем. Он даже привык, что на воскресенье не стоит планировать каких-либо домашних дел, длительных прогулок или походов в музеи. Дети уже стали привыкать, что папа по выходным находится на работе и общение с ним скорее исключение, чем правило.
— Знаешь, Оля, мне иногда вспоминается то время, когда я приходил сюда во втором классе. Мы тогда приехали с родителями на несколько месяцев в Москву, потому что маме собирались делать операцию на сердце.
— Я знаю, ты рассказывал.
* * *
Да, Андрей рассказывал Оле об этом, когда они еще не были женаты. По воле случая ей, как и его маме, предстояла операция на сердце, и Андрей воспринимал происходящее как какой-то знак свыше. То, что понравившаяся ему девушка оказалась тяжело больна, не только не отвратило его от нее, а в еще большей степени усилило чувство нежности и заботы. Он пи на миг не задумывался над тем, как се состояние скажется на их совместной жизни, и был рьяным сторонником безотлагательного проведения операции. Его маме операция на сердце подарила двадцать лог жизни, в то время как врачи в конце пятидесятых годов еще очень скептически смотрели на жизненные перспективы молодой женщины.
Родители приехали с восьмилетиям Андрюшей в Москву из города Печоры Псковской области, где служил отец Андрея — майор танковых войск. Жить в Москве было негде, и они временно разместились у родственников в Бригадирском переулке. Там было всего две комнаты, в которых проживали муж с женой и дочерью, двоюродной сестрой Андрея, старшей его на три года, и бабушка. Они потеснились, уступая приехавшим место в одной комнате, но все равно спать приходилось на полу. Родители чувствовали себя неуютно и скованно в общей квартире, расположенной на втором этаже дома дореволюционной постройки недалеко от станции метро «Бауманская».
Андрея и его двоюродную сестру Ларису бабушка провожала в стандартную четырехэтажную школу из красного кирпича в Лефортовском переулке, мама лежала на предоперационном обследовании в Первоградской больнице, а папа опять уехал к месту службы. Именно тогда они с классом и побывали в Лефортовском парке. Как только вышли на главную аллею, мальчишки стали бегать и возиться, задирать девчонок и бросать камешки и щепки в воду. Классная руководительница пыталась их урезонить, но это у нее не очень получалось. Андрей, еще не успевший познакомиться с большинством класса, держался в стороне. Трудно сказать почему, но когда он оказался на берегу пруда и стал смотреть на зеркало воды, в котором отражались облака, ему стало очень тоскливо. Он почувствовал, что готов заплакать от жалости к самому себе, от чувства необъяснимой тревоги, от щемящей грусти. Маму он не видел уже две недели, а приближающийся срок операции казался ему чем-то абстрактным, никак не связанным с ней.
Потом, уже дома у родственников, когда пришли с работы дядя Женя и тетя Шура, они с Ларисой занимались домашним заданием, а бабушка готовила ужин на общей кухне, произошло то, что потрясло его детскую душу, на долгие годы въелось в память и оставило тяжелый след.
Старшие собирались то ли в театр, то ли в гости. Тетя Шура, эффектная женщина тридцати трех лет, надела красивое платье, туфли на высоком каблуке, достала изящную дамскую сумочку и кожаные перчатки, стала подбирать, копаясь в шкатулке, украшения — брошку и серьга. Она покрутилась перед большим трельяжем, но по выражению лица было видно, что она чем-то недовольна. Возможно, украшения показались ей не подходящими к платью, или туфли не гармонировали с ним, а может быть, и по другой причине, но она подошла к платяному шкафу, в котором висела одежда, в том числе пара платьев Андрюшиной мамы. Рядом на полочке лежала мамина сумочка.
Тетя Шура потрогала мамины платья, даже попыталась снять одно из них, но затем передумала.
— Шурик, ты скоро? Мы уже опаздываем? — спросил жену дядя Женя. — Что ты еще хочешь? По-моему, выглядишь отлично.
— Да вот, Женя, не очень подходит эта брошка, да серьги тоже.
Она взяла в руки мамину сумочку, открыла ее и, нащупав что-то внутри, достала изящную брошку в виде миниатюрной веточки с ягодкой, приложила ее к груди.
— Как? — спросила она мужа, а йотом, понизив голос, полушепотом произнесла: — Может, я надену эту брошку? Нине-то, скорее всего, уже не понадобится.
Сказанные очень тихо слова прозвучали для восьмилетнего мальчика как гром среди ясного неба. До него не сразу дошел истинный смысл этих слов, который заключался лишь в том, что окружающие, даже близкие люди, уже не верили в то, что его мама выживет. Андрей на всю жизнь запомнил то свое состояние, когда, казалось, земля качнулась под ногами и он стал проваливаться в бездну. Потом это повторилось только раз, спустя два десятка лет, когда врач в коридоре 57-й клинической больницы с нескрываемым сожалением произнес: «Ваша мама умерла сегодня утром».
* * *
Сережа и Нина шли поодаль, шурша прошлогодними листьями и, как всегда, подкалывая друг друга. Они вообще не слишком дружили. Нина, более старшая, постоянно надсмехалась над братом, а тот платил ей тем же. Нередко то один, то другой обращались к маме: «Мама, а Сережка меня обзывает!» или «Мама, а Нина дразнится!»
