«В момент моего ареста полиция обнаружила у меня в доме около 800—1000 книг, что привело полицейских в сильное раз-
дражение. Большая часть этих книг была на японском языке. Собирая свою библиотеку, я приобретал любые изданные на иностранных языках оригинальные японские работы, какие только мог достать, а также лучшие из написанных иностранцами книг о Японии и лучшие переводы основных японских работ. И все эти научные труды были систематически проштудированы.
Это была отправная точка для ответа на простой вопрос: как постичь современные японские экономические и политические проблемы. Я очень внимательно изучал аграрные вопросы, потом перешел к малой индустрии, крупной промышленности и, наконец, к тяжелой индустрии. . . После такого штудирования случайная политическая сцена может сказать сведущему в японской истории человеку намного больше, чем обычному чужестранцу... Кроме книг из моей домашней библиотеки я пользовался библиотекой германского посольства и личной библиотекой германского посла...
Но мое изучение Японии не ограничивалось лишь тем, что можно было почерпнуть из книг и журналов. Здесь, во-первых, я должен упомянуть о своих встречах с Одзаки и Мияги, на которых мы не ограничивались лишь обменом и простым обсуждением информации. Зачастую какие-то настоящие и безотлагательные проблемы заставляли обращаться к подобным феноменам в другой стране. . . или углубляться в японскую историю. И в этом отношении мои встречи с Одзаки не имели цены из-за его необычайно широких познаний в области японской и зарубежной истории и политики. . . Я приобрел ясное понимание исключительного положения японской армии в государстве, так же как и природы императорских советников или Генро [ старейшин] , которые занимались толкованием законов. . . Более того, я никогда не сумел бы понять японское искусство без помощи Мияги. Наши встречи часто происходили на выставках и в музеях, и не было ничего необычного, если мы от интеллектуальных и политических обсуждений, под воздействием окружающей обстановки переходили к беседам о японском или китайском искусстве».
Этот Зорге мог написать, что «моим личным желанием и радостью было узнавать что-то новое о тех местах, где я оказывался... Я никогда не рассматривал такое изучение чисто как средство для работы. Живи я в мирных условиях и в условиях мирного политического развития, я, вероятно, стал бы ученым, но уж конечно же не шпионом...» Шпион, который пил и менял женщин, и бражничал со своими нацистскими «коллегами» в Токио, который со всей тщательностью и скрупулезностью своего германского и марксистского происхождения относился к задаче сбора информации для России, писал с почти ощутимым вос-
торгом о своих научных занятиях. Он хотел прояснить для читателей, что был не просто «почтовым ящиком» или шифровальщиком в шпионской организации.
Страницы, которые больше связаны с его самообразованием, с его оценкой глубинных политических течений, чем с деталями шпионажа, самые живые в «Признании». Они показывают того Зорге, каким он мог бы стать, не порази его вирус коммунизма.
Он почти по-мальчишески гордится своей репутацией первоклассного журналиста-международника и не скрывает этого:
«Мои исследования были также важны для меня как журналиста, поскольку без них мне было бы трудно подняться над уровнем заурядных немецких репортеров новостей, который был не особенно высок. Это дало мне возможность приобрести в Германии репутацию лучшего репортера в Японии. «Франкфуртер цайтунг», на которую я работал, часто хвалила меня на том основании, что мои статьи повышают ее международный престиж. . . Моя журналистская слава принесла мне бесчисленные просьбы о статьях со стороны различных германских периодических изданий, а «Франкфуртер цайтунг» и «Геополитика» [ для которой Зорге иногда писал], настойчиво добивались от меня книги о Японии, которую они желали бы получить в самое ближайшее время».
Зорге так никогда и не закончил этой книги. Он успел написать 300 страниц рукописи, когда японская полиция постучала к нему в дверь.
ТОКИЙСКИЙ ПРИКАЗ НА МАРШ
Инструкции, полученные Зорге в отношении его миссии в Токио, открывали для него широкое поле деятельности, но ставили весьма специфические цели. И самая важная среди них, признавался сам Зорге, «это самым внимательным образом наблюдать за изменением японской политики в отношении СССР. . . Но в то же время внимательно изучать вопрос, планирует или нет Япония напасть на СССР». Вопрос о неизбежности грядущего японского нападения стал для Советского Союза навязчивой идеей, так что «часто выражаемые мною мнения противоположного характера не всегда адекватно воспринимались и оценивались в Москве». Создается впечатление, что Маньчжуро-сибирская граница, подобно трамвайным рельсам, прошла в то время через Кремль.
Модернизация и наращивание мощи японской армии и военно-воздушных сил были для Японии первоочередными задачами. А это «влекло за собой добывание большого количества разведданных по широкому кругу военных вопросов, — писал Зорге, — потому что японские военные, чтобы оправдать свои растущие бюджетные запросы, не уставали указывать на Советский Союз как на главного врага Японии». И укрепление военных гарнизонов в Маньчжурии — лишь часть проблемы. Японская армия в Китае действительно могла бы быстро продвинуться на север, а потому от Зорге требовались едва ли не ежедневные отчеты о текущем состоянии японской военной машины, ее росте, степени механизации и вооружении.
На уровне внешней политики инструкции предписывали Зорге следить за развитием отношений между Восходящей Свастикой и Восходящим Солнцем, ибо в Москве не сомневались, что Япония и Германия и далее будут сотрудничать в любых
антисоветских действиях, как дипломатических, так и военных. Однако до опрометчивого нарушения Германией пакта Гитлер— Сталин и ее вторжения в Россию в Кремле не принимали всерьез мнение Зорге, что японцы готовы выступить против западных держав. Русские всегда втайне боялись, что Япония может объединить силы с Англией и Соединенными Штатами для нападения на Советский Союз. И основывалось это подозрение не на сообщениях советских агентов — нет, просто именно так и поступил бы сам Сталин, управляй он Соединенными Штатами и Англией. Так что подозрения его были скорее основаны на принципах ленинизма, нежели на реализме.
Японская политика в отношении Китая также весьма интересовала Россию, особенно после военного вторжения Японии на материк, когда угроза миру во всем мире серьезно возросла. В некотором смысле китайский вопрос был лишь следствием интереса Советского Союза к Японии как к vis-a-vis Германии, Англии и Соединенных Штатов. Куда более важным для Москвы было знать о роли японской военщины в определении курса японской внешней политики. После 1931 года русские ясно осознали растущее влияние армии в Токио. Они поняли, что истинным желанием армии было схватиться с господствующей державой в Азии — а именно с Советским Союзом. И когда японские ВМС начали упрочивать свои позиции в правящей верхушке — что являлось прямым результатом японской потребности в нефти, резине и металлах, — Зорге занялся изучением мыслей и желаний морского командования. Это были те самые ВМС, которые в конце концов и взяли верх в Токио, в результате чего Япония двинула свои силы на юг, к европейским колониям и тихоокеанским рубежам Америки.
