Ключ к установлению личности таинственного «Алека», похоже, был в сообщении, отправленном Заботиным «Директору» в Москву буквально за несколько дней до бегства Гузенко. В нем говорилось о том, что «Алек» возвращается из Канады в Лондон в начале декабря, чтобы приступить к работе в Королевском колледже в Стрэнде. Связь с ним можно будет поддерживать по телефону из Лондона. Он согласился встретиться с агентом ГРУ, который должен ждать его перед входом в Британский музей 7, 17 или 27 октября. Время — 11 часов вечера. Если свидание не состоится, оно переносится на те же дни в ноябре. В качестве опознавательного знака — газета в левой руке. Пароль — «Привет Мигелю».
Маккензи-Кинг был напуган. Главные секреты всего англо-канадско-американского проекта создания атомной бомбы явно стали известны врагу. А кроме того, политические осложнения на будущих переговорах с русскими обеспечены. М-р Маккензи-Кинг больше не доверял даже шифрованным телеграммам, передаваемым по дипломатически каналам, и потому решил лично отправиться в Лондон и Вашингтон. 28 сентября, через несколько дней после секретного совещания, он отбыл в Вашингтон в сопровождении м-ра Нормана Робертсона из департамента внутренних дел и Верховного комиссара Канады из Лондона. Прибыв на место, он отправился прямиком в Белый дом, где выложил откровения Гузенко перед м-ром Трумэном, главой госдепартамента Джеймсом Бирнсом и директором ФБР м-ром Эдгаром Гувером. Маккензи-Кинг не стал надолго задерживаться в Вашингтоне и вскоре уже вылетел в Нью-Йорк, где сел на борт лайнера «Куин Мэри». 6 октября он прибыл в Саутгемптон и направился в Чекерс на встречу с м-ром Эттли.
М-р Эттли был потрясен показаниями Гузенко не меньше, чем канадский премьер-министр или американский президент. Спустя несколько часов полковник Леонард Барт, руководитель Особого отдела Скотленд-Ярда, уже получил приказ найти ответ на вопрос: «Кто такой Алек?»
На руках у полковника были два ключа: 1. Сообщение За-ботина в Москву о том, что «Алек» будет работать в Королевском колледже в Стрэнде. 2. Информация, что «Алек» вернулся в Соединенное Королевство через несколько дней после окончания работ над атомным проектом в Канаде и был предположительно британским ученым. Последовали немедленные проверки факультетских регистрационных журналов Королевского колледжа, а также ученых, работавших на протяжении трех предыдущих лет по другую сторону Атлантики над проектом «Tube Alloys» — как англичане называли проект создания атомной бомбы.
Оба направления расследования неизбежно вывели на тридцатитрехлетнего доктора Аллана Нанн Мея, маленького, лысеющего человека в очках в металлической оправе и с усами «а ля Гитлер», недавно назначенного лектором Королевского колледжа. Был отдан приказ об установлении круглосуточного наблюдения за его квартирой в Стаффорд-Террасе, в Кенсингтоне.
Вскоре было установлено, что доктор Мей вернулся в Соединенное Королевство в середине сентября, через несколько дней после посещения атомного завода в Чок-ривер— второго за последние несколько недель. Сомнений почти не оставалось — доктор Нанн Мей и был «Алеком». Однако никаких действий в отношении него пока решено было не предпринимать. Вместо этого использовали все возможности для полного раскрытия шпионской сети Заботина. Было также установлено длительное сотрудничество д-ра Мея с международным коммунизмом.
Сын обеспеченного меднолитейщика из Бирмингема Аллан Нанн Мей сделал блестящую карьеру в Кембридже, где он в конце концов в 193 6 году стал доктором философии. В те бурные дни середины тридцатых годов, когда ненависть к Гитлеру и нацистам была непременным атрибутом мировоззрения большинства молодых интеллектуалов, юный д-р Мей не делал секрета из своих ярко выраженных левых взглядов. Вскоре после защиты докторской диссертации он посетил Советский Союз и провел несколько недель в Ленинграде. Представляется вполне вероятным, что когда осенью 193 6 года молодой кембриджский преподаватель покидал Советский Союз, его имя уже значилось в «анналах» одной из советских секретных служб.
Косвенным подтверждением этому могут служить его последующие политические пристрастия. Сразу после своего возвращения из Советского Союза д-р Мей становится членом редакционного совета газеты «Scientific Worker» — органа национальной ассоциации научных работников, организации, среди членов которой было много известных коммунистов.
Незадолго до войны он получил место преподавателя в Лондонском университете и, соответственно, не был призван на военную службу. В мае 1942 года сэр Уолес Эйкерс из британской разведслужбы выбрал его для работы над проектом «Tube Alloys», и Мей присоединился к группе физиков, работавших в Кавендиш-ской лаборатории в Кембридже. В январе 1943 года он вошел в первую группу британских ученых, отправившихся в Северную Америку для совместной работы с американцами над проектом создания атомной бомбы. В документах Канадской королевской Комиссии по атомному шпионажу есть свидетельства того, что д-р Нанн Мей вышел на связь с русской подпольной организацией в Северной Америке «вскоре после своего прибытия в США».
В начале 1945 года Нанн Мей провел больше времени и узнал много больше о том, что происходит в Аргоннской лаборатории, чем любой из британских ученых. С тех пор было официально подтверждено, что чикагская лаборатория внесла куда больший вклад в создание конечного варианта бомбы, чем любое другое учреждение США. Так что можно сказать, что ГРУ имело своего шпиона в самом сердце атомных исследований союзных стран.
В мае 1945 года Нанн Мей, безусловно с одобрения Советов, вновь обратился за разрешением посетить Аргонн. Однако у генерала Лесли Гроувса, шефа атомного проекта США, неожиданно возникли подозрения.
«И хотя у меня не было причин подозревать его — он прошел проверку на благонадежность еще в Британии, — мне не хотелось, чтобы он так много знал о самых последних разработках,— писал впоследствии генерал Гроувс.— Именно по этой причине весной 1945 года я не дал ему разрешения посетить лабораторию в пятый раз за месяц».
Однако у доктора Мея по-прежнему оставались собственные источники информации в Канаде. Предположительно из Монреаля или с канадского завода Чок-ривер он получил жизненно важный образец, который он передал Заботину для последующей отправки в Москву со спецкурьером.
К концу октября 1945 года большая часть этих фактов из жизни д-ра Мея уже стала известна, однако контрразведка не спешила «будить собаку» и торопить события. В контрразведке, в отличие от следствия по уголовному делу, арест — совсем не обязательно наиболее желательная и ближайшая цель. M15 была уверена, что д-р Мей может стать источником куда более важной информации. Согласно данным, полученным из документов Гузенко, д-р Мей должен был в октябре или ноябре встретиться с советским агентом.
День и ночь сотрудники Особого отдела продолжали наблюдения за Меем. Однако в назначенные даты д-р Мей спокойно оставался дома. Не было также никаких признаков появления советского агента у Британского музея. Ноябрь также оказался для контрразведчиков пустым. Ясно, что д-ра Мея предупредили!
Несмотря на международную тревогу, поднятую на самом высоком уровне откровениями Гузенко, до самого начала 1946 года в западную прессу не просочилось ни словечка о разоблачении советской шпионской группы, и, следовательно, Нанн Мей получил тайное предупреждение воздержаться от встречи с неизвестными агентами ГРУ в Лондоне.
