– Вот так, капитан, – проводив комдива взглядом, горько промолвил майор. – Я хотел спасти людей. Не получилось.
Темнота покрыла весь ужас и позор бесславной атаки по прихоти самодура. Ночью подсчитали потери, вынесли и похоронили убитых, отправили в тыл раненых. Комполка приказал подать ужин. На стол легла нехитрая снедь. Мы подняли солдатские кружки с водкой, и майор глухо, с болью в сердце, произнес: «За невинно и бесславно погибших. И пусть они кровавой памятью будут на совести того, кто не внял голосу разума, посылая их на верную и бессмысленную смерть!» Все молча выпили.
Утром 9 февраля бригада получила приказ сдать участок обороны 68-й стрелковой дивизии и сосредоточиться в районе Чонград. В течение двух суток бригада находилась в занимаемом районе. Личный состав приводил технику и себя в порядок; из ремонта подошли 5 танков. Комбриг на собрании офицеров штаба, комбатов и их замов подвел итог боевых действий, особо остановившись на потерях. Они были большими: 27 танков и 10 самоходно-артиллерийских установок было сожжено или подбито. Противнику мы нанесли примерно такой же урон.
Снова в бой
12 февраля 170-я танковая бригада была выведена в резерв корпуса и сосредоточилась в районе Шарсентмиклоша. Четверо суток бригада находилась в резерве. Обстановка была спокойная. Мы приводили в порядок технику, ремонтировали и подтягивали подбитые и неисправные танки, изучали направления вероятных действий. 17 февраля по приказу комкора бригада выступила на Фельшесольгатьхаза, и 18 февраля сосредоточились: штаб и приданные полки в Сольгатьхаза, 1-й танковый батальон и батальон автоматчиков в Фельшесольгатьхаза, а 2-й и 3-й батальоны без танков остались в Адони. Утром в бригаду прибыл генерал-майор Говоруненко
[19]
с генерал-лейтенантом Ремизовым, командующим БТиМВ фронта и опергруппой.
Начальник штаба бригады полковник Белозеров проводил рекогносцировку района, а потом заслушивал решения комбатов и начальников штабов батальона на наступление. Собрались на высотке. Доходит очередь до начальника штаба мотострелкового батальона, молодой женщины лет двадцати девяти по фамилии Дремлюга. Комбриг ее спрашивает:
– А что вы, мадам, какое ваше решение?
– Товарищ полковник, я решила…
Тут он не выдерживает и, передразнивая ее тоненький голосок, спрашивает:
– Что же ты, миленькая, решила?
Все закатываются от хохота. В это время со стороны Шерегейщ из-за поворота прямо на нас выскакивает немецкий мотоциклист. Он остановился и замер, и мы замерли. Он очухался быстрее нас – на одном колесе развернулся и рванул обратно! Мы за пистолеты схватились, но куда там! Он уже скрылся. Конечно, сразу выставили охрану. И вот как раз в это время подъехали комкор Говоруненко с начальником БТиМВ фронта генерал-лейтенантом Ремизовым. Это была моя вторая встреча с комкором, первая произошла после Ясско-Кишиневской операции. Тогда он ехал в штаб бригады и наскочил на расположение роты. Меня подозвали, я отрапортовал: «Командир роты старший лейтенант Брюхов». Он на меня долго смотрел, смотрел, потом спросил: «Где штаб бригады?» И я ему показал на карте. Потом мне ребята рассказывали, что он пришел к комбригу и спрашивает: «Что у тебя там за детский сад командует?!» Тот ответил: «Товарищ генерал, он скоро будет батальоном командовать. Парень такой боевой, воюет с Прохоровки».
Генералы были после завтрака уже хорошенько выпивши, веселые. Мы рассказали комкору про только что произошедший эпизод, и он отругал Белозерова: «Как вы могли не выставить охрану? Вы что?! Находитесь на бульваре в своем захолустном городке?!» Любил он хлестко сказать…
Белозеров прекратил занятия.
– Товарищ генерал, мы закончили. Решение приняли. Может, вы побеседуете с командирами? Не часто генералы приезжают.
Командующий БТиМВ говорит:
– Ну, давай, давай. Посмотрим, какие у них знания. Вот вы, – показывает на командира мотострелкового батальона, красивого парня капитана Московиченко, который недавно пришел с короткого курса академии, – расскажите мне организацию мотоциклетного батальона.
Тот молчит. Конечно, он не знает организацию! Мне бы задал такой вопрос, я бы тоже молчал.
– Не знаешь?
Тот краснеет, бледнеет, не может ничего ответить: стушевался перед двумя генералами. Тогда Ремизов обращается к Говоруненко:
– Слушай, Говоруненко, вот возьмут его в плен и спросят про организацию мотоциклетного батальона, будут пытать, а он ничего не говорит. Будут жечь его железом и под ногти иглы забивать, а он все равно молчит, ничего не скажет. Мычать будет от боли, но чего скажет? Он же ничего не знает! Потом его поведут, расстреляют, и немцы скажут: «Вот какой стойкий коммунист был. Пытки выдержал, расстрела не побоялся». А на самом деле он ничего не знает!
Надо сказать, что никто не смеялся, поскольку понимали, что и сами были бы в таком же положении.
– Ну, ладно, учитесь лучше…
Потом Говоруненко говорит:
– Ну, вот что, ребята, вы все молодые люди, давайте, занимайтесь, Устав учите. А если нужно, обращайтесь ко мне через штаб бригады. Я вас в любой момент приму с удовольствием, помогу вам, разъясню все положения, которые вам будут неясны. Можете обращаться ко мне с любыми вопросами, я отвечу, ну разве что по астрономии вам не смогу помочь, а на все остальные вопросы отвечу.
Я стоял и думал: «Вот какой командир корпуса! Все знает!» Правда, после войны я увидел его совсем другим, но об этом впереди.
По замыслу командующего 3-м Украинским фронтом
[20]
, войска активной обороной должны были измотать, обескровить противника, создать условия для перехода в наступление, а затем перейти в решительное наступление на Вену. Сроком готовности обороны было определено 3 марта. Началась кропотливая напряженная работа. Круглые сутки личный состав работал в поле: бойцы отрывали траншеи, капониры для танков, броневиков и автомашин, ходы сообщения, огневые позиции для артиллерии.
Рано утром 6 марта поступило распоряжение: к 8.00 привести войска в полную боевую готовность и быть готовыми к отражению наступления противника. В 10.00 утреннюю тишину разорвали артиллерийские раскаты, и вслед за ними по всему фронту в воздух поднялись густые клубы темно-серого цвета. Вражеские мины и снаряды рвали согретую весенним солнцем венгерскую землю. Вслед за этим появились вражеские самолеты: они наращивали мощь огня, бомбили первую и вторую полосы обороны. Наступления немцев мы ожидали, готовились к нему, и вот оно, началось. Но как-то сложится очередная битва? Этот вопрос беспокоил и настораживал многих, но хорошо подготовленная и глубоко эшелонированная оборона вселяла надежду и уверенность.
Главный удар противник наносил западнее Шерегейеша, на Сексард, – по дивизиям первого эшелона 26-й армии. К концу второго дня наступления противнику удалось вклиниться в оборону на 4 км, и наши войска побежали… Комбриг получил приказ создать заградотряд, останавливать и брать в свое подчинение все отходящие подразделения и части. Полковник Чунихин прибыл к нам на наблюдательный пункт и поставил эту задачу капитану Клаустину. Комбат приказал мне создать заградгруппу из резервных экипажей, автоматчиков и радистов-пулеметчиков. Старшим группы назначили Рыбакова. Он заупрямился: «Почему опять я! Что я, в каждой бочке затычка?! Эту задачу поручить лучше одному из ваших замов: им сподручнее задерживать и останавливать отступающих, где будут и офицеры. Я-то старшина». Логика в его словах была, но Клаустин хорошо знал Рыбакова. Он подходил для этой роли лучше других – волевой, злой, решительный. Поэтому комбат твердо и решительно сказал: «Надо, Леша! И хватит рассуждать. Выполняй приказ!»
