– Так-то оно так. А может, уволиться?
– Да ты что?! В таком возрасте командир батальона и задумал увольняться?! А кто же будет служить?! Ни в коем случае!
– Хорошо, я подумаю…
Видимо, он рассказал о нашем разговоре Чунихину. Комбриг приехал на следующее утро:
– Вася, я слышал, что ты сильно загрустил.
– Мне не ясно, что делать дальше, чем заняться.
– Найдешь чем заняться. Давай, не грусти! Тебе же только 21 год, а ты уже командир батальона. Ты самый молодой командир батальона в нашей бригаде и в нашем корпусе. Кому-кому, а тебе сам бог велел в армии оставаться и служить. Никто тебя никогда не уволит, если ты сам не будешь кочевряжиться, умолять и просить. Ты пойдешь еще в академию, у тебя очень большая перспектива. Единственное, что я прошу: выброси всю мишуру из головы, наводи порядок в батальоне. Учись командовать им в мирное время. Это тебе пригодится, когда ты после академии пойдешь на полковое звено. У тебя не будет неясных вопросов. И еще – оставь Мальцеву. Вдруг забеременеет, привяжется и не отвяжется. Девка она хорошая, но по рукам ходила и рано или поздно начнет тебе изменять. Она опять у тебя ошивается?
– Нет, что вы! – соврал я.
Надо сказать, что, когда война закончилась, Маша фактически перебралась ко мне жить. Завидев машину комбрига, она юркнула на чердак и там сидела, пока он не уехал.
– Хорошо. Я сделаю, как вы скажете.
– Пойдем, посмотрим, как у тебя расположился батальон.
– Как вы приказали, так он и расположился.
– Ну, пойдем. Имей в виду, война закончилась, у нас могут появиться другие враги. Вы особо не распускайтесь, бдительность не теряйте. Обязательно организуй охрану танков, дежурство.
– Я уже распорядился, все нормально. Я всех предупредил, чтобы не болтались, не пили.
– Пойдем, пройдемся.
Мы прошли по батальону, погода была чудесная, солнце. Комбриг посмотрел:
– Молодец, так и держи.
Я пошел его проводить до машины. Вдруг слышим, невдалеке нестройный хор тянет: «Из-за острова на стрежень…» Постепенно голоса становятся сильнее, и вот из-за угла дома вываливается пьяная в дым троица, возглавляемая механиком-регулировщиком Стуловым. Они остановились. Комбриг помрачнел:
– А ну-ка идите сюда, голубчики. Конечно, война закончилась, но вопросы бдительности не снимаются. Вам что, не было приказано не расслабляться, не терять бдительность и боевую готовность?! Почему вы пьяны?!
– Товарищ полковник, мы не пьяные, мы просто выпившие. Я думаю, что Родина нас в этот день простит!
– Идите проспитесь.
– Есть!
Обращаясь ко мне, комбриг сказал:
– Смотри, с выпивкой поосторожней. – И на этом мы расстались.
Чуть позже, когда построили палаточный лагерь, я распорядился, чтобы при каждом приеме пищи на столе стоял графин с вином, благо его было в достатке. Но при этом я предупредил, что, если увижу хоть одного пьяного, больше ни одного графина с вином не будет. И за месяц ни одного пьяного я не видел! Как они это делали, я не знаю, – наверное, прятали крепко выпивших, но так было.
Днем пришел приказ: «Останавливать и реквизировать все машины, мотоциклы и велосипеды, которые идут по шоссе, ставить в парк», и мы выставили патруль. Машины нам отдавали без разговоров, а за каждый велосипед разгоралось сражение. Тем не менее за сутки мы отобрали почти тысячу велосипедов и выставили их в ряды. Я доложил командиру бригады, что велосипеды потрепанные, как трофей совершенно негодные, а люди плачут, обиженные нашим поведением. Тогда полковник отменил распоряжение о реквизиции велосипедов, но пока разбирались и раздавали отнятое имущество, опустилась ночь. Люди расположились поблизости от танков, чувствуя себя более спокойно под защитой наших войск. Разгорелись костры, в котелках варилась еда. Послышались разговоры на разных языках, хохот, песни, где-то играла гармошка. Я сидел у окна и блаженствовал. После разговора с Чунихиным ушли в сторону метания: я твердо решил остаться в армии. Я любил командовать и чувствовал, что у меня это получается.
После Победы
В июне Мария, приехав в очередной раз ко мне, игриво спрашивает:
– Скажи, ты будешь обижаться?
– Интересно, чего мне на тебя обижаться?!
– Нет, ну будешь обижаться?
– Смотря за что.
Она мне сует предписание: «Сержант Мальцева направляется в распоряжение командира 1-го батальона капитана Брюхова для прохождения дальнейшей службы».
– Вася, ты же сказал, что когда будешь командиром батальона, то переведешь меня к себе.
– Ладно. Но теперь взаимоотношения будут складываться по-другому, я буду командовать, ты – выполнять мои команды.
Надо сказать, что я был взбешен.
– Опять шутишь?
– Я не шучу.
Я позвонил начальнику кадров бригады:
– Ты зачем ее мне направил?
– Она сказала, что ты сам просил.
– Что ты не мог мне позвонить?! Позвонил бы мне, спросил меня. Вот что, делай что хочешь, но чтобы у меня ее не было.
Он ее опять вызвал, забрал предписание и вернул обратно в зенитно-пулеметную роту. Так мы с ней расстались. А через некоторое время я узнал, что она демобилизовалась и уехала куда-то в Московскую область. Уехала, мне ничего не сказав. После войны на встречах ветеранов бригады она не появлялась, а в конце 70-х кто-то сказал мне, что она умерла. Земля ей пухом…
Вскоре нас перевели в Меринг. Я остановился в доме зажиточного крестьянина. Дом был двухэтажный: наверху спальни, внизу обширная кухня, столовая, рядом коровник, свинарник, держал он и куриц. У него было до 20 коров, штук 15 свиней, и со всем хозяйством управлялись жена и две дочери, девушки 17 и 19 лет. Не скажу, чтобы они были красивы, но и не уродины. Во время войны у этого крестьянина были работники-военнопленные, но с приходом наших войск они, забрав продукты, ушли домой. Надо прямо сказать, что меня, да и не только меня, поразила организация труда на ферме. Я впервые увидел доильные установки, которые у нас появятся еще только лет через пятнадцать. У хозяев уже были молокопровод, сепаратор, маслобойка, холодильник. Они нас на целую эпоху обогнали! Это видел не только я, но и солдаты, которые в основном были из деревень. Первое время мы практически не проводили занятий, и они были предоставлены сами себе. Они ходили, изучали, что-то зарисовывали, прикидывали, что можно было бы применить у себя в хозяйстве. Конечно, бойцы испытывали зависть, и кто-то мог начать сомневаться в правильности нашего строя… Разумеется, велась контрпропаганда о том, что «мы готовились к войне, не успели», но эти 18 миллионов человек, что единовременно побывали за границей, посмотрели на этот уровень жизни, уже не могли жить так же, как и до войны.
