25 марта. На западных подступах к Кенигсбергу, возле моря, есть городок Хайлигенбаль (Мамоново). Вот за этот город наша 138-я ОАШр и вела тяжелый бой. Нас оставалось всего человек пятнадцать, и роте снова передали приказ на атаку, и, поэтому, в этой ситуации, в атаку пошли все, кто мог держать оружие, включая старшину роты. Я шел с автоматом в нашей редкой цепи, мы заметили немцев перед собой, и обе стороны сразу открыли огонь. Первая пуля, разрывная, попала мне в ногу, но я как-то удержался на ногах, а следующая пуля прошила меня в живот. Я упал на землю, но сознания не потерял, даже сам себя пытался перебинтовать. А потом шок, силы меня покинули, я не мог даже крикнуть. На мое счастье, мимо меня пробежал наш штрафник, один еврей, он заметил, что я еще жив, и сообщил обо мне товарищам, ушедшим с боем немного вперед. Ко мне сразу пригнали четырех только что взятых в плен немцев, их заставили осторожно положить меня на одеяло, и немцы понесли меня в тыл. Возле железнодорожной станции был ПМП, и тут я потерял сознание. Очнулся, когда меня уже на грузовике везли в санбат. Сознание то меркло, то возвращалось, то угасало, и в следующий раз я пришел в себя уже в Каунасском госпитале, где оказался «человеком ниоткуда». Из-за шока я утратил речь на целый месяц, а бумажник с документами, видимо, выкрал кто-то из санитаров на одном из этапов эвакуации. Из всех документов – только карточка передового района. В Каунасском госпитале, размещенном в школьном здании, меня взяли на операционный стол, «заковали» в гипс по грудь и санпоездом отправили на восток. 1/5/1945 наш поезд проезжал через Москву, и через окно своего вагона я видел первомайский салют. Восьмого мая нас привезли в Оренбург, где 120 раненых сняли с санпоезда и передали по местным госпиталям. Мне сделали рентген, на котором выяснилось, что нет сращения переломанной пулей кости, пятнадцатого мая сделали очередную операцию, заново ломали кость и наложили новый гипс. После операции привезли меня в общую палату, человек пятьдесят в бывшем школьном клубе, потом увидели, в карточке записано: «лейтенант медслужбы» – и перевели меня в офицерскую палату, где было всего человек десять. Рядом со мной лежал раненный в ногу молоденький младший лейтенант, которого тоже звали Колей. Он был ранен в первом же бою, в госпитале находился давно и считался уже «ходячим ранбольным». Коля сходил на рынок, купил там с рук пол-литра водки, вернулся, налил мне стакан, я выпил… и вроде нормально, еще поживем… В этом госпитале я пролежал целый год, до марта 1946 года, но мои мытарства были еще впереди…
Козубенко Иван Семенович
фельдшер 114-го гвардейского танкового полка
В полк вернулся командир, майор Курцев Б.В. Командиром бригады был назначен начальник штаба бригады подполковник Щербак. Подполковника Махно мы больше не видели. Пробыл он комбригом недолго и оставил неприятный осадок.
Поступил приказ выйти в район сосредоточения. В ночь на 8 февраля мы заняли позиции за пехотой. Началась артподготовка. Она была намного мощнее предыдущих. Впереди все взрывалось и горело. Пошла пехота, а за ней двинулись танки с десантом. Обошли стрелковые части. Пришлось преодолевать минные поля. Тральщик прокладывал путь, и танки за ними шли след в след.
Мы шли по тылам врага. Организованного сопротивления не было. Слишком ошеломляющим был удар. Вошли в оперативную глубину. При прохождении населенных пунктов сопротивлялись фолькештурмовцы. Дети 12–14 лет, вооруженные в основном фаустпатронами, и отдельные отряды гитлеровцев. Приходилось вести огонь по вторым этажам и чердакам, откуда стрелял неприятель. Так прокладывался путь. Обстреляв, разрушив дома на главной улице, уходили дальше на Запад. Особенно сильное сопротивление было в г. Гассен. Вперед пошли мотострелки очищать дома на главной улице. Дана команда вперед. Пройдя метров 200, в танк, на котором был я, другие офицеры и связисты, попал снаряд. Танку ничего, а нам, кто был на танке, досталось. Ранено было семь человек, в том числе я и сержант Холезин. Осколок попал мне в левое плечо. Второй осколок в голову. Спас танкошлем. Осколок попал в ребро танкошлема, пробил его и впился в лоб. Удар был до того сильный, что меня сбросило с танка. Перевязали меня и других. Мотострелки продолжали очищать улицу. Дождались пехоту. Подошли подразделения 112-й стрелковой дивизии. Полк с десантом двинулся дальше. Мы, раненые, тоже на броне танков. Следующий город Зомерфельд. Опять та же картина. Бой за главную улицу. Опять задержка, пока не подошла пехота. В стрелковой роте, которая подошла, фельдшер организовал медпункт. Нам, раненым, предложили остаться в медпункте. На охрану раненых, а их было немало, в основном пехотинцы, оставили танк. Пехота оставила два взвода солдат. Танки ушли в сторону г. Форста, чтоб захватить плацдарм на р. Нейсе. Такая была конечная задача полка. После ухода полка создалась критическая обстановка. Немцы, довольно организованно, с окраин заняли центральную часть города. Танк сожгли из фаустпатрона. Раненые, кто мог двигаться, стали спасаться кто как мог. Мы, четверо раненых с полка: я, заместитель командира по связи и два танкиста со сгоревшего танка – зная, что в г. Гассене наши, задворками ушли из Зомерфельда. Добрались до г. Гассена. Нашли командира стрелковой роты. Рассказали ему об обстановке в г. Зомерфельде. Он тут же внес коррективу в боевые порядки роты. Пехотинцы по 3–4 человека заняли чердаки, верхние этажи зданий, которые имели хороший обзор. Зашли в один дом. Надо было перевязать раны. В доме была перепуганная женщина. Кое-как пытались объяснить, что нам надо. Заместитель командира взвода связи – старший сержант, фамилию не помню, мы общались друг с другом по именам, пошел в смежную комнату. Там в детской кроватке был ребенок. Он хотел дать ребенку кусочек сахара. Женщина, как тигрица, бросилась на него. Еле ее уняли. Кое-как растолковали, что старший сержант хотел дать сахар. Женщина попробовала сахар, успокоилась. Стала даже улыбаться. Нагрела воды, дала простыни. Мы разорвали их на бинты. Помылись, перевязались. Поведение этой женщины говорило о том, как на немцев действовала геббельсовская пропаганда и как быстро исчезало запугивание, когда мирные жители встречались с нами. Женщина к нам так хорошо отнеслась, что повела нас в дом бургомистра или партбосса. Она работала домработницей у него. Показала, где автомашина, где бензин спрятан. Мы были безмерно рады ее поступку. Старший сержант смыслил в автомашинах. Проверил работу мотора, заправили полные баки горючим. Решили на машине ехать в направлении к г. Зарау. По моим предположениям, там должны быть какие-то медучреждения. Машина «Опель-адмирал», по тем временам была очень хорошая. Проехали мы километров 10–15 от г. Гассена, увидели на шоссе немецких солдат. Разворачиваться было поздно. Я на переднем сиденье, ребята сзади, за рулем старший сержант Миша. Я сказал: «Жми, Миша, как можешь». Мы шли на хорошей скорости. Солдат стоял посреди дороги. Он отскочил, едва не попав под машину. Они, конечно, увидели мой танкошлем и повязку на голове. Когда очухались, мы были уже метрах в 150–200 от них. Они открыли огонь из автоматов. Мы были уже далеко, и к тому же дорога имела поворот градусов на 45–60. Проскочили.
