Сидим, разговариваем. Он говорит:
– И меня сбили под Серпуховом. После четвертого разворота подошел «мессер» и как дал! Стрелка убил насмерть. Слава богу, мимо меня прошло. На брюхо посадил. Вернее, шасси вытащил, но оно сложилось, и я на брюхо…
А я рассказал ему, как я сбивал немцев. Был такой случай. В нашей 222-й ад дд (4-я гад дд) было три полка. Наш, 125-й, в марте 1943-го стал 15-м гвардейским (потом стал именоваться 15-й гвардейский Севастопольский Краснознаменный), 37-й стал 14-м гвардейским. А еще полк, не помню, как он раньше назывался, стал 16-м гвардейским. Наш полк перебросили в Чкаловское…
Если мы с севера возвращались, то выходили на Клин, Загорск, и кто в Чкаловское, кто в Монино. Если возвращались с юга, то выходили на Серпухов, шли по Оке и опять на свой аэродром. Не помню, то ли Вязьму, то ли Смоленск бомбили. Превышение над уровнем моря до четырехсот метров. Ну и идем домой, прошли Клин. Стрелок-радист говорит:
– Командир, сзади-ниже все время идет самолет.
Я говорю:
– Да-а-а-а?! Смотри, батя, не зевай!
Вася был старше меня на семь лет, я его «батя» звал. Включаю радиовысотомер. Четыреста пятьдесят, четыреста двадцать пять, ниже я не могу спускаться. Спрашиваю:
– Что у нас?
– Идет на нашей высоте и приближается.
Я говорю:
– Да-а-а-а?! Не зевай. Сейчас сыграю «Сулико».
Беру и выпускаю закрылки. У меня минимальная скорость, на которой я могу держаться в воздухе, меньше, чем у истребителя. И он, чтобы не проскочить меня, делает отворот вправо, и луна осветила фашистские кресты! «Батя» не выдержал, как дает длинную очередь! Я спрашиваю:
– Ты не в своего стрелял?
– Нет, командир. «Мессер», я видел свастику. Вон, горит на земле!
Я говорю штурману:
– Пометь это место.
Истребитель близко подошел, и длинная очередь, возможно, убила летчика. Летчик на ручку навалился, а земля-то рядом была, ударился. И загорелся. Прилетаем, докладываем.
Командир полка взял штурмана, стрелка, и они слетали на Ли-2 в Клин. На «газике» на место добрались. При возвращении сообщают:
– Сбит «110-й».
Стрелку – орден, мне – благодарность. Вот так.
Потом мы сбили еще одного, это я сам видел. Говорят, что я и третьего сбил, но я не видел и не хочу прихвастывать. Двух – сам видел.
– Вы, как летчик АДД, были в подчинении у Голованова?
– Хорошо, что вы вспомнили этого человека. Подзабыли его, а надо помнить. Он сделал великое дело: организовал 18-ю воздушную армию дальней авиации, стал командующим дальней авиацией.
Он был вхож к Сталину и предложил ему в связи с большими потерями переучивать дальнюю авиацию на ночные действия. Сталин согласился. Переучили на ночные боевые действия и на B-25, и на ДБ-3ф, Ил-4 его потом называли. И сразу боевые потери уменьшились. Это заслуга Голованова.
Еще он хотел подчиняться не ВВС, а Сталину, и задания получать от Верховного Главнокомандующего, но Главкому это не нравилось. И все задания мы получали от командования. Я считаю, что тут Голованов «перегнул».
– Вы сразу начали летать ночью, когда в полк пришли? Или сперва днем?
– Слава богу, меня не посылали на боевые вылеты днем. Кое-кого посылали днем в разведку. Хорошо, если погода была плохая – от «мессера» на Б-25 не уйдешь, прилетали все в дырах. Потом переучились и стали летать ночью. Первый боевой вылет был на Курск. Вот тут мне и врезали. Ой, страшно… Штурманом был Саша Попов. Нам заранее, перед вылетом, задали высоту бомбометания – три или четыре тысячи, точно не помню. Летим, штурман говорит:
– Командир, ты знаешь, высота будет ниже заданной метров на пятьсот.
– Ну, пускай будет ниже заданной!
Я возьми да и прибавь обороты. Звук увеличился, и меня взяли прожектора. Как начала зенитка крестить! Снаряды рвутся кругом, в кабине порохом пахнет. Представляешь?! У меня первый раз в жизни волосы поднялись дыбом. Я дал полностью газы, скорость увеличивается, делаю небольшие отвороты, а стрелки докладывают:
– Командир, снаряды рвутся сзади-сверху, опять сзади-сверху…
Я только скорость увеличиваю. Слава богу, вышел! Вышел, моторы работают нормально. С Курска курс прямо в Чкаловское. Прилетаю, все говорят:
– Как тебя не сбили?
Счастье, что не сбили. Какая разница, с какой высоты бомить? Цель длиной около трех километров, шириной метров пятьсот-шестьсот. Вышел на цель, открывай люки и бросай…
И еще второй был очень страшный вылет. Мы все боевые вылеты делали ночью. А тут днем – конец войны, полное господство в воздухе. Командир полка вообще никогда не летал. Такой лопух был! Не могу спокойно вспоминать о нем. Из-за него я Героя получил только после войны. Приказывает:
– Веди полк.
И я повел… Бомбили Вроцлав в Польше. Высота была три тысячи метров. На подходе зенитка малокалиберная как врежет! Один снаряд малокалиберный попал мне в левый мотор и взорвался. Стрелки как закричат:
– Командир, левый мотор! Бензин!!!..
Вот тут счастье. Бензиновая трубка пробита, но она на стороне, противоположной выхлопному патрубку, и бензин бьет в другую сторону. Я быстро второму мотору полные обороты, а поврежденный выключил. С двумя тоннами бомб самолет идет со снижением. Идем со снижением, со снижением… А зенитка хлещет… Я кричу штурману:
– Не сбрось бомбы на своих! А то расстреляют.
Штурман кричит:
– Командир, еще несколько секунд!
И вдруг, как по команде, зенитка замолчала. Видно, с земли увидели, что на одном моторе иду, и спасибо наземным, подавили всю зенитную артиллерию. Уже высота тысяча. А минимальная высота сброса под пятьсот метров, как раз подходит, смотрю, открываются люки, и лампочка загорелась. Ну, слава богу! Сбросил бомбы… Развернулся «блином» – и на свою территорию. Около часа шел на одном моторе и сел в Ченстохово. Мои ведомые, Лешка Фадеев и Петя Бобров, попросили разрешения и тоже сели. Я смотрю: давление в гидросистеме есть, выпустил шасси, сел. Думаю, надо сойти с полосы, нажал на правый тормоз, мне давление позволяло, и сошел с полосы. Это же надо, какое счастье… И самолет цел, и люди целы!
Выключил моторы, оставляю «правака» – правого летчика – и стрелка охранять самолет, сам со штурманом сел к Фадееву и лечу в базу, докладываю. На второй или третий день я свой самолет перегнал.
– На каких дальностях работал ваш полк?
– В основном дальность полета была пять-шесть часов. Потом, когда нам стали ставить дополнительный бак в люк, тогда могли летать более семи часов. Обычно летали на скорости двести – двести двадцать миль. Миля – одна целая шесть десятых километра. Когда баки стали ставить, тогда подвеску внешнюю делали, четыре по двести пятьдесят. Но она у нас не привилась. И вешали вовнутрь четыре по двести пятьдесят или две по пятьсот вместе с этим баком. И летали по семь с лишним часов.
