Похудевший, спички тоньше, уложив в мешок харчи,
Собирался перегонщик на работу из Тайнчи.
Нет, его не провожали ни семья и ни жена,
Лишь дорогу освещала казахстанская луна.
У нас был самодеятельный кружок на базе этого клуба. Мы поставили «Без вины виноватые» – серьезную драму Островского. В роли Григория Незнамова был флагманский стрелок-радист Василий Орел, а в роли Кручининой – жена начальника базы Комова. Роль Шмага играл начальник штаба полка – майор Пашин. Я же, как художник полка, был у них гримером. Все прошло на «ура», и мы побывали на гастролях как в окрестных поселках, так даже и в соседнем городе Кокчетаве.
– Вы сами рисовали на самолетах?
– Для меня было несчастьем, что я умел рисовать. Мой начальник связи капитан Лобалюк требовал, чтобы я все время был на полетах. Мне нужно быть на старте, а меня начальник штаба – хренак: чертить график, составлять что-то… За меня даже драчки были: «Что ты его забираешь? Он мне тут нужен, на полетах!» Рисовал я, конечно, много, все газеты оформлял. Способности были, почему потом и в архитектурный попал. Правда, на самолетах я ничего не рисовал.
– Приходилось возвращать самолеты?
– Обратно ничего не гоняли. О чем ты говоришь? Куда возвращать? Я вот о чем расскажу: в августе 1944 года приказом командующего ВВС ВМФ генерал-полковника авиации Семена Федоровича Жаворонкова из нашего перегоночного полка были направлены на фронт 5 экипажей для усиления вновь сформированного на Балтике 51-го минно-торпедного авиаполка, входящего в состав 8-й минно-торпедной Гатчинской Краснознаменной дивизии. И уже 22 сентября в районе Таллинна экипаж младшего лейтенанта Миши Борисова за 2 боевых вылета в течение одного дня торпедировал два крупных транспорта противника водоизмещением в 7 и 18 тысяч тонн. А в паре с Мишкой действовал экипаж младшего лейтенанта Сашки Богачева: ему очень везло, он в основном действовал как топмачтовик, расчищал дорогу. Экипажи, конечно, были слетанные и действовали слаженно. Помогло что? Они много летали во время перегона, уже выносливость выработалась – беспрерывно же летали. Отсюда у них и богатый пилотажный опыт, и машину они уже знали прекрасно. Командиры экипажей в полку были очень опытные. Из лучших могу назвать Мещерина, Буяненко, Крылова, Антоненко, Макарихина, Клементьева, Патратьева. Они учили тех, кто приходил из летных училищ. И, конечно, когда они на фронт попали, то по сравнению с ребятами, которые только с училища приходили, они были сильнее.
Почему «Бостоны» сыграли большую роль в морской авиации? До «Бостонов» были ТБ-3Б – «букашка», ДБ-3Ф – «эмка» так называемая, был Ил-4. Видел ты картину «Торпедоносцы»? Кстати, режиссер этого фильма очень точно северную обстановку передал, – он сам штурман, был на Севере. ДБ-3Ф – они горели очень сильно, и вооружение не очень, и скорость не та… «Бостон» же строился как фронтовой бомбардировщик-штурмовик. У него спереди стояли четыре 20-миллиметровые пушки и два крупнокалиберных пулемета «Кольт-Браунинг» калибра 12,7 мм, тоже 6 точек, плюс спарка таких же пулеметов стояла в кабине стрелка-радиста. У Мишки (он мне в свое время рассказывал) было как: вот он атакует, зенитный огонь сильный, он просто носик направлял, давал залповый огонь и сметал всю прислугу вместе со спаренными пулеметами. Очень сильно была вооружена машина! Она была очень маневренной, и скорость была больше, чем у ДБ-3Ф… Когда «Бостоны» на фронт попали, то они шороху много сделали. Машинами все владели безукоризненно, а значит, умели маневрировать под зенитным огнем. Топили транспорта, сторожевики, уничтожали железнодорожные эшелоны. Но за месяц из 27 экипажей 51-го полка 11 ушло на дно… И я еще понимаю, что ребятам помогло то, что это было уже ближе к концу войны: это 1944 год, немцев уже вроде начали гнать. Но все равно – там были страшные потери, страшнейший зенитный огонь! В наш 2-й перегоночный авиаполк в июне 1944 года с Дальнего Востока прибыла эскадрилья капитана Михайлова. Летчики быстро переучилась на А-20Ж, активно участвовали в перегонке самолетов по «Алсибу». В октябре 1944 года они перешли в 51-й авиаполк. Несмотря на весь их опыт, из девяти погибло пять экипажей, в том числе экипажи самого комэска капитана Михайлова и лейтенанта Иванова, одного из братьев-близнецов, летавших бок о бок в этой эскадрилье…
Полк участвовал в прорыве блокады Ленинграда, в освобождении островов Бьеркского архипелага и Финского залива, Моонзунда и прибалтийских республик, очень много – в Курляндской и Кенигсбергской операциях. Полк действовал по всей акватории Балтийского моря, его операции включали удары по Данцигской бухте и в апреле 1945 года – по Свинемюнде: там двадцать «Бостонов» А-20 в ударную группу входило. Потом «Бостоны» активно использовались и Тихоокеанским флотом: в том же 1945 году, в войне с Японией. Всего за войну у Борисова 13 потопленных кораблей и судов, последним он торпедировал старый линкор «Шлезиен» в Померанской бухте. Это последняя военная суббота, – по-моему, было 4 мая 1945 года. И Богачев столько же потопил, включая плавбазу «Мемель» вместе с подводной лодкой.
– Когда делали последние перегоны?
– Еще в 1945-м гоняли «Летающие крепости» Б-29 – я на них был, на обеих этих машинах, и внутри был. Их гнали по личному приказу Сталина. На основе их по сталинскому приказу потом стали выпускать Ту-4. 847 машин сделали, сдули один к одному! Пять таких машин за все время пришло. Когда одну из них посадили, из Владивостока приехал консул. Ребята-очевидцы рассказывали: их командир построил экипаж, их там 11 человек. Построил, консул буркнул что-то по-английски, повернулся и ушел. Наши знатоки тут же перевели: «Родина это вам никогда не простит».
Последние модели гнал майор Моржаков, а я был на предыдущих двух машинах. Первую машину гнал полковник Редаль. Он был в нашей авиации инспектором по пилотированию, вторым летчиком у него летал Моржаков. Первая машина, которую Редаль гнал, – там американский экипаж, когда чувствовал, что у нас будет садиться, он все пилотажно-авиационного оборудование побил, за борт все побросал. Поэтому он еле-еле эту машину сюда в Москву пригнал. А вторая машина, что Моржаков гнал, это была Б-29Ф, последней модели, модернизированная. Она как с иголочки была. В кабинах парашюты, личные вещи экипажа. На меня особое впечатление произвела подзорная труба: она такая медная, антикварного качества. Я сразу вспомнил довоенную картину «Дети капитана Гранта» – у Паганеля была такая.
В авиации я прослужил 8 лет: 4 военных года, потом промежуток год был, а потом еще на три года остался на сверхсрочную. Потому что я летал старшим сержантом! Был приказ Сталина – никого из морской авиации не демобилизовывать. Поскольку я был сверхсрочником, а мы в Кронштадте стояли, я имел право жить на частной квартире. Мне уже прилично платили, как старшине: к этому времени я уже был старшиной-сверхсрочником. И больше того: в 1949 году я демобилизовался как отслуживший свой срок старшина-сверхсрочник, а ребят еще задержали до осени.
Это мне страшно помогло. Я в мае выскочил и приехал в Москву – у меня здесь тетка жила, на Арбате. Я у нее временно устроился, подготовился, ходил в архитектурный институт. Гипсы я никогда не рисовал, а нужно было Сократа рисовать. И вот я сидел, руку набивал. Поскольку аттестат у меня был отличный, экзамены не нужно было сдавать, только рисунок и черчение. Помогли московские ребята, которые уже учились, так что я руку набил и даже на четыре с плюсом нарисовал рисунок. Поступил нормально, учился вместе с Данелия. В 1955 году я окончил институт и потом 31 год проработал в авиации, поскольку попал в 10-й союзный проектный институт. Мы проектировали заводы авиационного приборостроения и агрегатостроения по всему Советскому Союзу. Построили колоссальное количество очень хороших заводов! В Чебоксарах завод по моему проекту получил Государственную премию Совета Министров СССР: я лауреат Госпремии 1981 года.
