Время от времени я спрашивал себя, действительно ли мне удастся избежать применения авиации и танков.
Посол Абец
В день своего приезда в Париж я нанес визит послу Абецу, германскому представителю при французском правительстве. Я изложил ему ситуацию без приукрашивания. Он выслушал меня, не перебивая, но и не выказывая одобрения. В дальнейшем, слишком занятый текущими вопросами, я редко встречался с ним. Должно быть, он понимал, что его политика во Франции полностью провалилась, поскольку ему пришлось эвакуировать правительство Виши в Германию. Он рассказал мне об этом событии, бывшем, в его глазах, крайне тягостным и для него самого, и для германского рейха. Однако я не имел никакого отношения к его делам, которые у меня, как у солдата, вызывали отвращение. В Абеце я видел посланца Гитлера, и вы понимаете, почему я вел себя с ним сдержанно.
Но настал день, когда я сумел убедиться, что и он способен на благородство и гуманизм. Во время одной из предшествующих наших встреч я открыто информировал его о своей дискуссии с генеральным консулом Швеции относительно возможности избежать разрушений и кровопролития в городе. Он не только не возражал, но даже одобрил мои действия. И вот теперь мне доложили о его визите. Он подошел к моему столу и серьезно и в то же время доброжелательно спросил, может ли что-то для меня сделать. Я устало и с сожалением ответил: «Увы, господин посол, чем вы можете мне помочь?» Тогда он предложил отправить телеграммы в ставку фюрера и в министерство иностранных дел Риббентропу с жалобой на мои чрезмерно жесткие действия в Париже. Это предложение произвело на меня сильное впечатление. Можно ли иметь дело с этим человеком, который, видимо, так же остро, как и я, чувствовал огромную ответственность перед нашей родиной и Историей? Я спонтанно поднялся, положил руки ему на плечи и, хотя до того мы виделись всего несколько раз, и то мельком, и я, по сути, не знал его, спросил: «Вы хотите сказать, что вы один из нас?» Посол сделал вид, что не слышал моего вопроса, возможно, действительно бывшего в тот момент несколько бестактным, и спокойным, ровным тоном ответил: «Да, я так и сделаю». Должен был наступить момент, когда мне следовало отплатить ему оказанием ответной услуги. Тот, кто представляет себе, хотя бы частично, ту напряженную, даже, можно сказать, трагически запутанную ситуацию – речь шла о том, чтобы правильно понять, в чем заключался наш долг перед родиной, и выполнить его, – может понять, какие результаты имело для меня поведение посла. Обвинив меня в излишнем рвении при исполнении приказов Гитлера, он оберегал меня, пусть на короткий срок, от таких широко практиковавшихся тогда мер, как отзыв в ставку или снятие с должности. Этим своим демаршем он помогал Парижу.
Было очевидно, что я уже возбудил против себя подозрения. Командующий 1-й армией во время ее прохождения через окрестности Парижа – ошибочно и неизвестно, по какой причине, – посчитал, что город находится в его подчинении, и по телефону известил меня о ходящих слухах, согласно которым я будто бы начал переговоры с противником. Есть ли у меня на это официальная санкция? Вскоре он лично приехал ко мне предостеречь против превышения мною моих полномочий. Он покинул меня, возможно, не слишком довольный, поскольку я попросил предоставить в мое распоряжение несколько дивизий для усиления гарнизона. Лишних дивизий у него не было.
Незначительный, но показательный инцидент открыл мне, какие странные идеи еще в ходу в различных местах. Ко мне явились два элегантных высокопоставленных чина СС, прибывшие из Германии на двух машинах, чтобы по приказу Гиммлера забрать знаменитый гобелен из Байё, изображающий поход нормандского герцога Вильгельма в Англию и ее завоевание в 1066 году. Сообщив им, что гобелен находится в Лувре, а тот занят силами Сопротивления, я предложил отправиться туда во главе воинского отряда, но они отказались. Для подобных предприятий почему-то находились автомобили, горючее и офицеры.
Приказ превратить город в груду развалин
Ведя в Париже холодную войну, для которой требовались все наши силы здесь, я должен был следить и за ситуацией на фронте. С юга и с запада приходили сведения, что генерал-майор фон Аулок формирует нечто вроде соединения из тех частей и подразделений, которые ему удалось наспех собрать. Он создавал разведывательно-диверсионные группы, углублявшиеся далеко вперед. Быстрота развития событий в городе вынуждала меня, вопреки моим склонностям, командовать «на расстоянии». Я хотел бы отправиться на место событий. Там, за городом, военная ситуация была проста: не было ни партизан, ни гражданских лиц, стреляющих в солдат. Наши позиции, правда, были слабыми, оборона недостаточно глубокой, но перед военным командованием еще оставались задачи, которые необходимо было выполнить.
22 августа я получил от Верховного главнокомандования вермахта длинную телеграмму, подписанную Гитлером и составленную в том же стиле, что и приказ о моем назначении комендантом Парижа. Вступительная часть намекала на серьезность положения на Западном фронте, призывала солдат оказывать ожесточенное сопротивление, а командиров – не сдавать позиций и удвоить энергию. Собственно приказ выражал намерение Верховного командования удерживать линию Понтарлье у швейцарской границы – плато Лангр – Труа – Сена; в качестве ее центрального элемента был выбран Париж. Коменданту Большого Парижа предписывалось помнить о ключевом значении города в этой новой линии фронта: «Париж превратить в груду развалин. Комендант должен оборонять город до последнего человека и, если понадобится, погибнуть под обломками».
Я точно помню, какое чувство вызвал у меня этот приказ: мне стало стыдно. Четырьмя днями раньше он, возможно, был бы выполнен; но сейчас данные, на которых он базировался, уже устарели, ситуация на фронте давно изменилась. Противник быстро продвигался на восток, обходя Париж с юга. Мост в Мелёне был взят с боем. У нас не оставалось ни одной свободной дивизии, не говоря уже о полноценной армии. 1-я армия представляла собой ряд разбросанных по большой территории частей и соединений, сильно обескровленных и не представлявших значительной силы. При том положении, что существовало в Париже, я не мог с успехом противостоять танковым соединениям противника. Пакет инструкций представлял бумажки, лишенные какой бы то ни было военной ценности. Каким отвращением, какой ненавистью, каким ужасающим контрастом с традиционными формами вооруженной борьбы дышит эта фраза: «Париж превратить в груду развалин». Я никому не сказал об этом приказе, показав его только моему другу полковнику Йаю. Наконец, поразмыслив, я позвонил начальнику находившегося в Камбре штаба группы армий, генерал-лейтенанту Шпейделю. Я знал его еще с Восточного фронта. Он занимал важные посты и, как с военной, так и с человеческой точки зрения, успешно справлялся со своими обязанностями.
Между нами состоялся такой разговор:
– Благодарю вас за прекрасный приказ.
– Какой приказ, господин генерал?
– Как какой? Приказ о разрушении Парижа! Вот что я приказал: доставить три тонны взрывчатки в Нотр-Дам, две тонны в Дом инвалидов, одну в здание Палаты депутатов. Я готов взорвать Триумфальную арку, чтобы расчистить обзор для ведения огня.