По сути, в своем выступлении адмирал довел до сведения присутствовавших сложившуюся обстановку и общие задачи, которые предстояло решить СОРу в ближайшее время. Затем по логике должна была последовать постановка конкретных задач каждому из ответственных лиц, но вместо этого произошло совершенно немыслимое в военной среде обсуждение приказов высшего командования.
Пробные шары запустили члены Военного совета Приморской армии Чухнов и Кузнецов. Они выразили сомнения в целесообразности оставления генералов Петрова и Моргунова. Поскольку соединений и частей, по существу, уже нет, говорили они, руководить на таком высоком уровне уже нечем. Поэтому вполне достаточно будет оставить одного из командиров дивизий вместе с его штабом. После этого «быка за рога» взял сам командующий Приморской армией. Он выразил сомнение, что в сложившейся обстановке удастся удерживать Севастополь в течение трех дней, но, поскольку командование приняло такое решение, он готов остаться (слава богу, командующий согласился подчиниться приказу!!!) и сделать все, чтобы выполнить боевую задачу. В последующих выступлениях самого П. А. Моргунова и дивизионного комиссара Н. М. Кулакова говорилось о том же. Вместо того чтобы прекратить обсуждение и напомнить о воинском долге, Октябрьский поинтересовался мнением Петрова, кого именно оставить в Севастополе? Остановились на кандидатуре генерал-майора П. Г. Новикова — командира 109-й стрелковой дивизии, наименее пострадавшей в предшествующих боях. На этом заседание закончилось, но о принятых на нем решениях Октябрьский благоразумно решил в Ставку не докладывать. Он вполне отдавал себе отчет в том, что делает, — впоследствии, когда он узнал о реакции Сталина на полную эвакуацию руководства СОРа, он поспешил заявить, что не давал Петрову никакого разрешения. И еще один характерный момент — несмотря на то что имелось вполне достаточно времени, командование не сделало никакого обращения к подчиненным войскам. Их задача оставалась прежней — сражаться до последнего вздоха, но не для того, чтобы удержать Севастополь, во что Октябрьский и Петров уже не верили, а для того, чтобы прикрыть эвакуацию «ответственных» работников.
В последующие часы Петров и Моргунов «оказывали практическую помощь» Новикову в организации обороны. Строилась она на основе боевого приказа, отданного в 21.30. В нем говорилось, что «противник, используя огромное преимущество в авиации и танках, прорвался к окраинам города Севастополь с востока и севера. Дальнейшая организованная оборона исключена». Для чего в приказ была добавлена последняя фраза, ведь дальше в нем ставилась задача «упорно оборонять рубеж хут. Фирсова — хут. Пятницкого — истоки бухты Стрелецкой»? Да с той же самой целью, для которой проводилось заседание Военного совета, — придать своим субъективным оценкам максимально объективный документированный характер, разделить ответственность на несколько лиц, поскольку под боевым приказом расписался и И. Е. Петров, и член Военного совета Приморской армии Чухнов, и начальник штаба Крылов. Иными словами, «ответственные» работники демонстрировали явное стремление уйти от какой-либо ответственности за принимаемые решения и полную безответственность по отношению к своим подчиненным.
Последующие несколько часов были посвящены тому, чтобы своими руками обезглавить остатки соединений и частей. Их командиров в момент вечернего доклада об обстановке вызывали в штаб СОРа, размещавшийся на 35-й батарее. Там, если верить мемуарам Е. И. Жидилова, происходили следующие позорные сцены:
«Внезапно получаю приказание явиться к дивизионному комиссару Кулакову. В бесконечных коридорах 35-й батареи, заполненных ожидающими эвакуации людьми, с трудом разыскиваю члена Военного совета флота. Стою перед ним грязный, запыленный, с забинтованной головой, с автоматом на груди. Николай Михайлович с грустной улыбкой оглядел меня.
— Ну, автоматчик, отстрелялся. Иди теперь на подводную лодку.
Не сразу доходит до меня смысл его слов. А когда понял, пытаюсь возразить:
— Не могу. Моя бригада еще воюет.
Кулаков хлопнул ладонью о стол:
— Мы с тобой люди военные. Приказ для нас — закон. Приказано тебе на подводную лодку — иди.
Он достает из ящика стола пачку печенья и сует мне в руку:
— Возьми на дорогу. Больше нечем угостить. Мы теперь ничего не имеем: ни продовольствия, ни воды, ни патронов. В диске твоего автомата еще есть патроны? Отдай какому-нибудь бойцу. На лодке тебе оружие не понадобится».
Вот так: про «приказ — закон» рассуждал человек, который всего пару часов назад обсуждал приказ Ставки об организации эвакуации и обороны.
С наступлением ночи началось бегство. Октябрьский эвакуировался воздухом. По воспоминаниям очевидцев, когда Октябрьский и Кулаков подходили к «Дугласу», их узнали. Скопившиеся на аэродроме раненые зашумели, началась беспорядочная стрельба в воздух. Неизвестно, чем дальше могла обернуться ситуация, если бы не комиссар 3-й ОАГ Б. Е. Михайлов. Он сумел объяснить всем присутствующим, что командующий убывает с единственной целью — организовать с Кавказа эвакуацию защитников Севастополя. Этими же рейсами эвакуировалось и командование 3-й ОАГ. Вскоре самолет взлетел, а Михайлов так и остался на аэродроме. По воспоминаниям Ракова, ему хотелось избежать повторения ситуации 1941 г., когда он был необоснованно обвинен в трусости только на том основании, что прибыл с личным докладом об обстановке в тыловой штаб. Комиссар так и остался на Херсонесе, предпочтя смерть в бою позорному бегству.
Еще драматичней развивались события в бухтах Херсонесского полуострова, куда с Кавказа перелетело несколько летающих лодок. В. И. Раков вспоминал:
«Посадка на гидросамолеты была сопряжена с большими трудностями. Люди набивались в катер, и он, почти черпая бортами воду, переваливаясь на волне до предельного крена, вез их.
Некоторые пассажиры, не дождавшись полной остановки катера, начинали прыгать с него на самолет.
— Не прыгайте! Проломите крыло! — кричали летчики.
К счастью, повреждений ни один самолет не получил. Несколько человек упало с катера в воду, но их удалось вытащить. Другие добирались к самолету вплавь, не надеясь на катер.
Вначале это были просто нетерпеливые. Потом село на воду разом три самолета, а катеров было всего два. Так же обстояло дело и в соседней Камышовой бухте. Тогда многие, перестав уповать на катер, поплыли сами.
Но если с берега казалось, что самолеты совсем близко, то в действительности это было не так. Бросившись в воду в одежде, измученные люди тонули. Некоторые поворачивали обратно, но не все смогли добраться до берега».
Около 3 часов ночи 1 июля на подводных лодках «Щ-209» и «Л-23» Херсонес покинули штаб и Военный совет Приморской армии во главе с генералом Петровым.
Несколько позже, уже перед самим рассветом, на взлет пошли те самолеты 3-й ОАГ, которые удалось ввести в строй в течение дня — четыре Як-1, три И-16, по одному Ил-2, И-153, И-15бис и четыре У-26. На «иле» лейтенанта Мишина сразу обнаружились неполадки, и ему пришлось тут же приземляться. Перелет остальной группы также не прошел без осложнений. Один из «яков» потерял ориентировку и совершил вынужденную посадку в горах в районе города Гудауты, другой — из-за неполадок сел в море в районе Туапсе, но его пилот — летчик Осипко — спасся. Три У-26 также потеряли ориентировку и своевременно на аэродром не прибыли, но впоследствии все они были найдены разбитыми на своей территории.
