Ну, девушки — свита быть обязана. Мамки, няньки, казначейша, пожилые женщины обязательно. Пяльцы, прялки, рукоделие, может, священные книги, музыкальные инструменты, птицы заморские, забавы разные… ага! Как же!
Покои Софьи больше напоминали мужские комнаты. Светлые стены, легкая незнакомая мебель, зеркало на стене — и только‑то.
Ни игр, ни сладостей, ни рукоделия. Девушки есть, но… странные. Вроде бы и разговоры девичьи, и хихи — хаха, а все одно от них мороз по коже пробирает. То ли двигаются они не так, то ли смотрят… но миг, поворот головы — и вот уже перед тобой очаровательная резвушка — хохотушка, в которой серьезности и на версту не отыщешь.
Сама царевна сидит за здоровущим столом, заваленном кучей бумаг. Но Феодосии она навстречу встала, чуть голову склонила, как перед старшей, улыбнулась радушно.
— Добро пожаловать, матушка боярыня.
Феодосия чуть расслабилась. Софья явно была настроена на разговор. Об этом свидетельствовала и добродушная улыбка, и приглашающий жест к маленькому столику с восточными сладостями и фруктами, и даже то, что Софья, выглянув в переднюю к девушкам, строго приказала:
— Меня не беспокоить.
И плотно прикрыла дверь.
Какое‑то время разговор катился по светским рельсам, которые всегда одинаковы. Погода, озимые, урожай, турки, самочувствие… наконец, прощупав друг друга и убедившись, что диалог состоится, собеседницы перешли к главному. Начала Феодосия.
— Царевна, сын мой о другой жене и не мечтает.
— И с Алешей все уже обговорено. Он так же не против.
— А ты, царевна?
Феодосия смотрела внимательно, жестко, пристально. Нет страшнее зверя, чем мать, защищающая свое дитя. Пусть пока опасность еще не возникла, но кое‑что Феодосия могла предугадать.
Но Софья встретила взгляд, не дрогнув. Звон незримых шпаг поплыл по комнате.
— Я? Я Ивана люблю. И не предам. Этого довольно?
— Нет. Как будет выглядеть ваша жизнь?
— Жить будем здесь, в Кремле. Алеша согласен, Ванечка не против…
— То есть хозяином в своем доме он не будет.
— А сейчас он там — хозяин?
Софья попала не в бровь, а в глаз. И правда, боярыня с ней встречалась не так много, чтобы составить верное впечатление. Но женщина Феодосия властная, дай волю — мигом под себя прогнет. Молись, постись, не работай, а в тягости сиди дома. Декрет до трех лет… оно Софье надо?
— Все ему принадлежит и все для него делается.
— А Тиша как же? И Маруся?
Боярыня мертвенно побледнела. Тишу она родила два года назад, от Матвея, Марусю пять лет тому. Счастлив мужчина был до потери сознания. А дети воспитывались втихорца. Матвей их и признал, и усыновил — и кому какое дело? Пожениться они не могли, но и удержаться — тоже. Оставалось грешить — и каяться.
— Ты… знаешь?
— Знаю. Глупо таиться было. Ваня же знает…
— Он рассказал?
— Нет. Я сама узнала.
Феодосия была смертно бледна, только на щеках горели яркие пятна румянца.
— Ты…
— Боярыня, сойдемся на том, что мы обе любим Ваню. И вреда ему не причиним. Тебе хочется со мной за хозяйство воевать? Я ведь в тереме не сяду, вышивать не обучусь. А тебе каково будет туда вернуться?
Феодосия это понимала, но наглость… Она даже приподнялась на стуле… что хотела — и сама не знала. То ли броситься на наглую девчонку, то ли разрыдаться…
— Сидеть! — голос царевны был ледяным. — Ты ко мне пришла, не я к тебе. Ваня давно уж взрослый, сам решать может. Он решил, и я решила. Ты хоть и боярыня, да я — Романова. Во мне царская кровь, такая же и во внуках твоих будет.
— Внуках… — Феодосия почти выплюнула эти слова.
Именно здесь и именно сейчас она осознала, что потеряла сына. Пусть это было сделано гораздо раньше, в тот день, когда она отпустила своего светленького мальчика в Дьяково, но осозналось — в этот миг. И было больно.
— И я надеюсь, что бабушка примет в них участие.
— А она их будет видеть?
— Дети будут жить вместе с родителями, — Софья мило улыбнулась. — В Кремле. Но бабушке завсегда будут рады.
Феодосия вцепилась ногтями в ладони. Вот ведь как… тут хоть волком вой, хоть на колени бросься… но ничего ты уже не изменишь. И твой самый замечательный, любимый и любящий сын достается этой… гадине!
— Ненавижу!
Вырвалось само, сквозь стиснутые зубы, чуть ли не воем. Потому что Феодосия поняла одно — и четко. Все, все было просчитано заранее. И Матвей, и дети, и приручение Вани — все! Хотя она была о Софье слишком хорошего мнения. Девушка просто предоставила возможности. А вот воспользоваться — или нет, как и когда, все выбирала сама Феодосия. Но сейчас винила в своем выборе девушку, не понимая, что должна быть ей даже благодарна. Нет хуже, чем замкнутая семья из двух человек. Мать и сын, мать и дочь, реже отец и сын… как правило, такие дети очень несчастны. Софья помогла разорвать эту цепь, но обрывки больно хлестнули поперек души. Хоть и готовила себя боярыня, а все одно, пересилить не смогла. Материнское… оно такое.
И страшнее всего для Феодосии оказалось то, что царевна смотрела… с пониманием?
Не жалела, не злорадствовала… Понимала.
Боярыня встала, поклонилась… Ее сил хватило, чтобы невозмутимо пройти по Кремлю и забраться в возок. И только дома она дала себе волю. С криками, слезами, битьем утвари…
Дрянь. Какая же дрянь!!!
Софья тоже не была в восхищении. Она считала Феодосию умнее, а тут такая… бабская реакция.
Ладно!
Тогда тем более надобно жить в Кремле! Ей еще войн в доме не хватало!
Иван… Ванечка. Софья вздохнула. Вот так положа руку на сердце… любит ли она так же, как он? Безумно, безудержно…
Вряд ли. У нее есть брат — и есть ее страна. Вот тут она готова и на костер взойти. А остальное… Но обманывать мужа она не станет. Будет ему верна, родит детей… и в этот раз воспитает их как следует! Хватит на граблях выплясывать!
Девушка сделала несколько кругов по кабинету, разгоняя резкими движениями досаду — и опять уселась за работу. Вот подойдем к преграде, там и прыгать будем. А пока — и переживать нечего. Все одно за ней победа будет. Ночная кукушка — она завсегда убедительнее…
Май, 1674 год.
Поль Мелье, а точнее, русский дворянин Павел Мельин смотрел на свой дом.
Да, не ждал он такого, никак не ждал. Каменные хоромы в два этажа, обширное подворье, несколько слуг, которые тут же выстроились и согнулись в поклонах…
— Доволен, адмирал?
Григорий Ромодановский смотрел весело. Он отлично понимал, что без флота у моря делать нечего. А стало быть, коли согласен Поль, то есть уже Павел стать русским поданным — так и отлично! Кто только Руси не служил, всякому место нашлось!
