— Тетя, так не царской, неужто ты не знаешь?
— Вот как?
— Царской казны тут третья часть, остальное из других источников идет. Алеша даром времени не терял, в Дьяково сидя, у него и корабли есть, и золото на Урале добывается, и изумруды недавно нашлись…
— А…
— А батюшка, конечно, об этом знает. Но сам сказал, что эти деньги не в казну пойдут, а на богоугодное дело. Не было их в казне — нечего и разворовывать. А то, эвон, Милославский, губы раскатал и ручки протянул…
Ирина покачала головой.
— Родня он тебе…
— И что? Коли родня, так тащить надо, все, что гвоздями не приколочено? Нет уж, родня отдельно, казна отдельно, не то не напасешься.
Это Софья еще умолчала о том, как Иван Милославский пытался влезть в казну царевичевой школы под предлогом родственной помощи. Алексей ему тогда высказал много всего хорошего…
Иван, кстати, оказался понятливым и больше руки не тянул, поскольку про государеву казну разговора не было.
— Да, Соня, гляжу я на тебя и удивляюсь, откуда что берется?
— Тетя, так ты на себя погляди? То сидела смирно, а сейчас? Командуешь, вон, распоряжаешься…
Ирина потупила глаза. Ну да.
Командовала, распоряжалась — и прекрасно себя чувствовала. Властности у нее хватало, в бабку пошла, просто раньше реализоваться было негде. А сейчас‑то…
К тому же Софья все устроила хитро. Для всех царевна Ирина на богомолье в монастыре, бояре не шумят, а она тут и за строительством надзирает, и с монахинями договаривается, и по деревням ездит, со старостами разговаривает… не подобает сие царской дочери?
Так ведь никто и не запретил. А нет запрета — нет проблемы.
А вот когда уже возвращенцы пойдут — тут и говорить что‑либо поздно будет. Глядишь, еще и канонизируют тетку. А что? Чем не святая Ирина, помощница тех, кто на родную землю возвращается? Надобно это Аввакуму как‑нибудь нашептать.
Конечно, царю пытались глаза открывать… но, а ежели царь их открывать не хочет?
Хорошим фильтром служили и Милославские, и Любава, слаженно нашептывающие царю, что дескать, бояре, дармоеды, вместо того, чтобы зады толстые поднять, да делом заняться, напраслину ходят, возводят! Вот где сейчас Ромодановский? Ордин — Нащокин? Где?!
Все на благо государства работают.
А эти…
Уххх!
Так что Алексей Михайлович пребывал в спокойном расположении духа, не мешая своим родственникам творить добрые дела. Да и то сказать — ведь и верно — добрые! Не на вред же, все на пользу.
А что не подобает…
Это добро‑то творить не подобает?! Пусть люди под заборами мрут или на большую дорогу выходят!?
Ну и гады ж вы, товарищи…
— А что с женщинами дальше будет? С детьми?
— С детьми — тут все понятно. Воспитывать будем. С женщинами… тетя, а ты представляешь, сколько нянек надо на сто детей? А на триста? Ежели у кого родные найдутся и пожелают принять к себе несчастную — порадуемся. А кто одинокий — тех пристраивать будем. И жилье найдется, и работа… кто‑то в монастырь захочет — тоже препятствовать не станем. А кто и замуж выйдет.
— Да кто их возьмет, племянница?!
— Тетя, какого ты плохого мнения о людях, — ухмылочка у Софьи была откровенно язвительной. — Вот ты представь. Людей освободили. Сначала им к Азову двигаться, потом от Азова вверх по реке домой ехать… мужчинам, женщинам, детям… неужто они за это время и словечком не перемолвятся? Попомни мои слова — кое‑кто на строительство каналов семьями поедет.
— Ну ты и лиса, племяшка.
— Чем удобряли — то и выросло. Ну что, поехали, покажешь мне, что и где готово, а то я на денек чудом вырвалась…
Ирина ожидала многого. И ругани, и споров, но Софья была на удивление деловита. Критиковала мало, но каждое ее замечание Ирине хотелось записать, да еще себя по лбу стукнуть. Не додуматься до такой мелочи!
Впрочем, пара девушек, которых для поручений выделила Софья, ходили за царевной хвостиком и все записывали к себе. Ирина решила просто взять у них вечером заметки.
Но наконец осмотр окончился и настало время поговорить и об иных делах.
— Племянница, а ежели я Дуняшу сюда заберу?
Софья пожала плечами.
— Тетя, мне не жалко, но ты можешь гарантировать ее примерное поведение? Что она ни в кого не влюбится, не сбежит, не устроит скандал — и таких 'не' я тебе тысячу перечислю?
Ирина задумалась. За себя‑то она была уверена, а вот Дуня…
— Не знаю, Сонюшка.
— Тогда подумай, стоит ли. За ее глупость ты отвечать будешь. Хочется тебе обратно в терем?
В терем Ирине Михайловне не хотелось, так что тема была исчерпана.
А Софья была довольна теткой. Вот уж действительно — все беды от безделья. А дали Ирине возможность работать, дали развернуться — она и пашет трактором. Семьи нет, детей нет, в монастырь неохота… золотой кадр!
Пусть занимается приютами, пусть с детьми возится, полезной себя чувствует, пусть кому и крестной матерью станет… Софья была заранее согласна на многое.
Глупость растет на безделье.
* * *
Собесский был не то, чтобы доволен. Для довольства ему не хватало армии в пятьдесят тысяч человек, орудий, припасов — да всего не хватало. Но сейчас они сделали максимум того, что могли сделать.
Теперь требовалось сковать турок боем под Жванцом, чтобы они не сразу двинулись на Каменец. Хотя бы ненадолго, хотя бы на чуть — чуть. И вот тут‑то Собесский собирался использовать естественную полость под замком.
Пусть ворвутся, пусть…
Но на такое дело надо было посылать только добровольцев.
В Жванце сейчас никого не осталось, все, кто жил в нем — сбежали в Каменец. Были только два отряда — один под командованием пана Ярмолинского, который сам вызвался возглавлять отчаянных вояк. И стояла там батарея под командованием Киприана Томашевича.
Всего‑то три десятка пушек. Старых, чуть получше, чем те, которые взорвали на переправе, но все‑таки не слишком хороших. Хотя и их Собесский отдавал чуть ли не со слезами.
Две сотни добровольцев. Два командира.
Знамя, гордо реющее над замком.
И понимание того, что никто живым отсюда не уйдет. Но они выиграют время, выиграют чьи‑то жизни, оплатив их своими… пусть так.
Турки нахлынули на Жванец, подобно мощной приливной волне — и были встречены картечными залпами со стен. В сложившейся ситуации — картечь была лучшим выходом. Изготовить ее было несложно, разлеталась она далеко, калечила и убивала многих, тем более, что турецкое войско было огромно — а как известно, страшнее смерти для воина только вид искалеченного, воющего от боли товарища. И понимание — что завтра, даже уже сегодня это может быть с тобой. А еще — обоз, переполненный раненными, загнивающие язвы, гангрена — не видели? И не дай Бог увидеть, лучше уж честно грудью на меч, чем так мучиться.
