Мы добились своего!
Какой праздник мы устроили! Шампанское, икра и танцы под радио. Мы веселились все трое, как безумные. Дерр и я отметили это событие не менее торжественно, чем встречу Нового года. Ведь мы знали, что в известном смысле это и был канун новой эпохи для человечества. Мы сделали первый шаг к устранению факторов случайности из процесса репродукции, шаг к возможности для человека сказать свое слово в процессе Творения и переделать человечество по нашему плану, по нашему образу и подобию.
Я не хочу сказать, Джим, что мы возомнили себя богами, но что мы подобны им, черт побери, конечно, считали.
Время ползло медленно. От месяца к месяцу Джэззи становилась все капризнее, у нее постоянно менялось настроение, она то и дело впадала в бешеную ярость. Мы заметили изменения в ее психике. Ей не нравилось быть беременной, она ненавидела то, что происходит с ее телом. Она непрестанно грозилась улизнуть из дому и сделать аборт. Поэтому мы не спускали с нее глаз, обхаживали ее и улещали, говорили, чтобы она держалась, что все это только до января, а потом она получит толстую пачку денег и сможет отправиться, куда захочет.
Я помню, как иногда по вечерам, если Джэззи была настроена миролюбиво, она позволяла нам с Дерром встать на колени по обе стороны кровати, где она возлежала, обнажив свой растущий живот, и по очереди слушать феталскопом слабые быстрые удары маленького сердца внутри. (Феталскоп похож на обычный стетоскоп, только чашечка его закреплена на металлической ленте, окружающей голову того, кто выслушивает. Это дает возможность слышать не только с помощью обычных наушников, но и костной проводимости.)
Мы клали руки на шелковую кожу Джэззи, ощущали толчки под ней и смеялись от радостного удивления.
Ей оставалось носить только месяц, когда японцы напали на Пёрл-Харбор. Довольно скоро после этого с нами связался полковник Лофлин. Он сказал, что, поскольку США сейчас официально в состоянии войны со странами «Оси», установлены строгие приоритеты в финансировании исследовательских работ. Он сообщил нам, что если мы хотим видеть проект «Генезис» жизнеспособным (он так радовался этой незатейливой игре слов), то должны представить что-нибудь более существенное, чем лягушки-альбиносы; следует продемонстрировать прогресс на пути создания суперсолдата или показать по крайней мере что-нибудь, работающее на войну.
(Позже я узнал, что почти все отведенные на исследования средства были направлены проекту «Манхэттен», и «Генезису» в любом случае не на что было рассчитывать. Тем и кончилось.)
Не вдаваясь в подробности (за долгие годы я научился никогда не обещать больше, чем мог с уверенностью дать; научился обещать меньше, а потом выдавать что-нибудь сногсшибательное!), я сказал ему, что завершается большой эксперимент и что мы получим результаты в ближайшие шесть-семь недель. Он ответил, что это выходит за рамки установленных сроков, но что он может не закрывать проект, если мы управимся до середины января, но не позже.
Это нас вполне устраивало: Джэззи должна была родить в самом начале года.
Ты не можешь себе представить наше волнение, напряжение, вызванное ожиданием, когда стало приближаться время родов. Мы были уверены в успехе. Даже если ребенок родится мертвым, но совершенно белым и мальчиком, мы сочтем наш эксперимент полностью успешным. А чего другого можно было ожидать, кроме полного успеха? Мы своими руками имплантировали измененную диплоидную яйцеклетку, Джэззи не имела возможности забеременеть иным путем, жизнеспособный плод в ее матке может быть только моим клоном, и все же...
И все же нас одолевали сомнения. Никто прежде не делал такого эксперимента и даже не пытался его делать. Ум отказывался понять, что мы можем оказаться первопроходцами. Мы смотрели в лицо бессмертию. Наши имена станут всемирно известны; они будут упомянуты во всех будущих учебниках – ведь то, что мы сейчас делаем, определит дальнейший ход истории.
Что-нибудь должно пойти не так.
По натуре ни один из нас не был пессимистом, но нам казалось, что все идет слишком гладко, и мы все время ожидали катастрофы. Именно ожидание убивало меня. Дерр по крайней мере был занят консультациями в отделении родовспоможения на Пятой авеню. Я же оставался дома в одиночестве и караулил Джэззи, пока он совершенствовался в области последних достижений акушерства.
Наконец, примерно в конце дня 5 января, у нее начались схватки. Сразу же лопнул плодный пузырь, хлынула теплая жидкость, и начались роды. Сами по себе они не вызывали у нас опасений. Схватки стали более длительными и частыми, как и должно быть. У Джэсмин был широкий таз, ребенок находился в нормальном положении. Мы не ожидали никаких сложностей. Оставался только один вопрос: что она родит?
Наконец под аккомпанемент стонов и криков родильницы Дерр увидел головку, а потом принял ребенка. (Мальчика! Часть пути мы, таким образом, прошли.) Дерр перерезал пуповину, хлопнул младенца по заду, чтобы тот закричал, и передал его мне для обмывания. Когда я осторожно вытирал кровь и снимал остатки пленок с дрожащего, вопящего комочка, сердце у меня билось так, будто было готово вырваться наружу. Я внимательно рассмотрел младенца. Как и у всех новорожденных, кожа у него была сморщена и покрыта пятнами, но он принадлежал к индоевропейской расе, как я и Дерр.
Как я!
Я держал на руках себя! Этим младенцем был ты, Джим, но ты – это я. Я не был молодым отцом, баюкающим дитя, в котором сочетались он и его жена. Это дитя было целиком моим! Оно было мной!
Я завернул его в приготовленное фланелевое одеяльце. Мальчик был волосатым, волосатым, как я. Даже на кистях рук у него росли пучочки волос. Мне хотелось узнать, росли ли у меня такие пучочки, когда я родился. Я подумал, что надо спросить об этом мою мать, и вдруг понял, что она – и его мать тоже!
Я прижал его (тебя, Джим) к себе, и меня захлестнула волна эмоций. До этого момента ты представлял собой только еще один эксперимент, признаю, очень важный, но всего лишь эксперимент, кульминацию долгого процесса, который мы начали с лягушек, перейдя потом к крысам и свинкам. Ты являл собой результат эксперимента, вещь, нечто. Сначала эмбрион, потом плод, но никогда ты не был человеком!
Все изменилось, когда я держал на руках тебя, орущего во всю силу легких. Я смотрел на твое личико, и чудовищность того, что мы натворили, безмерно потрясла меня. Я вдруг понял, что ты личность, человеческое существо, которому предстоит прожить жизнь в нашем обществе. Как озарение, передо мной прошло то, что может ожидать тебя в будущем как первого человеческого клона. Детство у всех на виду, когда за тобой наблюдают, как в микроскоп; не меньше испытаний ожидает тебя в юности. Для людей ты выродок, объект шуток, нападок фанатиков, презрения, насмешек, а возможно, и ненависти со стороны наиболее фанатичных религиозных сект.
И после стольких психологических травм в юности, каким человеком ты можешь стать? Твоя измученная душа наверняка ожесточится. Мне представилось, как ты ненавидишь меня, как думаешь, что лучше бы тебе никогда не родиться. Мне привиделось, что ты покончишь с собой.
