Ренни почувствовал, как спина у него леденеет. Этот док похож на свихнувшегося. Может, он в самом деле после попойки.
— Но он был в сознании! — крикнул отец Райан. — Он стонал!
Врач кивнул.
— Знаю. Он оставался в сознании в течение всей операции.
— Иисусе! — охнул Ренни, чувствуя, будто кто-то двинул ему кулаком в живот.
Отец Райан рухнул назад на диван.
— Мы не нашли ни одной вены, — говорил в пустоту доктор. — Все плоские и пустые. Такое бывает при гиповолемическом шоке
[19]
, но мальчик не был в шоке. Он был в сознании и плакал от боли. Так что я сделал разрез, обнажил вену и ввел катетер. Пытался добыть каплю крови для анализа, но вена была сухая. Тогда мы принялись быстро вводить декстрозу
[20]
и физиологический раствор и переправили его наверх, чтобы начать зашивать. И там уже развернулось истинное безумие.
Врач помолчал, а Ренни увидел на его лице выражение, которое замечал иногда у старых копов, оттрубивших лет по тридцать, вообразивших, что все уже повидали и больше ничто никогда их не удивит, а потом жесточайшим образом убеждавшихся, что город не обнажает до конца свою изнанку и всегда держит кое-что про запас для умников, вообразивших, что все уже повидали. Этот док наверняка воображал, что уже все повидал. А теперь убедился, что это не так.
— Он не поддался наркозу, — продолжал врач. — Хал Левинсон двадцать лет при мне анестезиологом. Один из лучших. Может быть, самый лучший. Он испробовал все, что мог — от пентатола до галотана и кетамина и обратно, и ничего не подействовало на этого ребенка. Даже глубокая спинномозговая блокада не заставила его потерять сознание. Ничего не действовало. — Голос его становился громче. — Вы меня слышите? Ничего не действовало!
— И... и вы не стали оперировать?
Лицо врача еще больше обмякло.
— О, я стал «оперировать». Я «прооперировал» его в лучшем виде. Я влез в живот этого ребенка, сложил туда все внутренности, как подобает, а потом зашил. Я зашил также раны на руках и ногах. И он дергался и крутился при каждом стежке, так что нам пришлось его привязать. Да, мы снова собрали его целиком. Он сейчас в реанимации, только я не знаю зачем. Ему не надо отходить от наркоза, поскольку наркоза не было. У него не осталось крови, и я не могу ее влить, поскольку у нас нет образца, чтобы определить группу. Он должен быть мертв, но он стонет от боли, не издавая ни звука, поскольку голосовые связки полетели к чертям после всех прежних криков и визгов.
Ошеломленный Ренни смотрел, как на глазах врача выступают слезы.
— Я его сшил, но знаю, что он не выздоровеет. Ему больно, а я не могу прекратить эту боль. Единственное, что поможет этому ребенку — смерть, но он не умирает. Кто он? Откуда он? Что с ним случилось? Есть о нем где-нибудь какие-нибудь медицинские свидетельства?
Отец Райан захрустел пальцами.
— Здесь! Он прошел полное неврологическое обследование прямо здесь, в прошлом году; с ним работала группа исследователей-педиатров.
Врач с трудом поднялся на ноги. Он был еще бледней, чем раньше.
— Вы хотите сказать, что я найду в нашем архиве сведения об этом ребенке? Стало быть, он действительно существует, и это не ночной кошмар? — Он тяжело вздохнул. — Может, они делали анализы крови.
Когда он поворачивался, чтобы уйти, отец Райан схватил его за руку.
— Могу я его увидеть?
Врач покачал головой.
— Не сейчас. Возможно, попозже. После того как я посмотрю, удастся ли влить ему кровь.
Он вышел за дверь, и вошел Коларчик.
— Они только что привезли этого парня из дома.
— Лом! — Священник рванулся вперед. — Дайте мне...
Ренни приложил ладонь к его груди и толкнул назад. Мягко.
— Вы покуда останетесь здесь, отец. Я хочу, чтобы вы его опознали, а пока оставайтесь здесь.
— Если похож на Тедди Рузвельта, значит, он. Но скажите мне вот что. Я арестован?
— Нет. Но вы вляпались в это дело по уши, так что, ради общего блага, останьтесь здесь.
— Об этом не беспокойтесь. Пока Дэнни здесь, и я буду здесь.
В это Ренни поверил без всякого труда.
Наручники несколько смазывали картину, но этот парень, Герберт Лом, действительно был вылитый Тедди Рузвельт. Только очков не хватало. И он либо торчал в полной отключке, либо закатывал чертовски удачное шоу? самое потрясающее, какое Ренни когда-либо приходилось видеть.
Ренни уселся напротив Лома. Глаза этого парня глядели куда-то в пространство, на Марс, что ли.
— Ваша фамилия Лом? Герберт Лом? — спросил Ренни.
— Не тратьте слов даром, сержант, — посоветовал доставивший его полисмен, нахальное отродье по фамилии Хевенс. — Никто от него ничего не добился за всю дорогу от участка. Однако по корочкам в бумажнике это Лом.
— Вы в дом заходили?
— Нет. К тому времени еще не заступил на смену.
— Кто-нибудь рассказывал вам о том, что там делается?
Хевенс пожал плечами.
— Говорят, спальня наверху сплошь залита кровью.
Точно то же сказал отец Райан. Ренни подверг одежду Лома тщательной визуальной инспекции.
— Он был в этом одет, когда вы его брали?
— Да. Вы что, думаете, мы его переодели, что ли?
Язык когда-нибудь доведет Хевенса до беды, только не Ренни это организует. Во всяком случае, не сегодня. Его слишком интересует вопрос, почему ни на одежде, ни на руках Лома нет крови.
— Криминалисты его осматривали?
— Да. Вычистили под ногтями, пропылесосили одежду и все такое.
— Ему сообщили об акте Миранды?
[21]
— Раза три, при свидетелях.
— Он не попросил адвоката?
— Он даже в сортир не попросился. Он ничего не говорит и ничего не делает, чего бы ему ни велели, только вот посмотрите.
Коп вздернул Лома на ноги, и тот встал и стоял без движения. Коп толкнул его в кресло, и он остался сидеть. Коп опять поднял Лома и подпихнул его вперед. Он сделал два спотыкающихся шага и пошел по прямой. Коп не остановил его, и он двигался прямо на стену. Наткнулся, остановился и замер лицом к стене.
