— Ну, как знаешь. Сунь голову в песок и надейся на лучшее. Вот так Высшие и лишаются всего, чего заслужили, — позволяют слизнякам воровать у себя из-под носа.
— Эв не слизняк. Он один из нас.
— Эв? — Он издал резкий смешок. — Эверетт Сандерс? Высший? Ты шутишь!
— У него блестящий ум, Раф. Он один из умнейших математиков, каких мне доводилось встречать. Он держится одиночкой, ему не требуется признание толпы — если уж существует на свете остров, так это он. Все, что о нем можно сказать, подтверждает его принадлежность к Высшим.
— Он ничтожество, ни на что не пригодное, актеришка, — продолжал Раф срывающимся от презрения голосом. — Разыгрывает из себя умника, а на самом деле всего-навсего законченный позер.
Когда Раф принимался за это — противоречил ей, изводил ее, — она его почти ненавидела.
— У тебя нет необходимой квалификации, чтобы судить о его работах! — бросила Лизл.
Это замечание произвело желаемый эффект. Раф повернулся к ней, подняв брови, с играющей на губах улыбкой.
— А я не сужу о его работах, Лизл. Я сужу о человеке. Я говорю, что он один из них, и при небольшой помощи с твоей стороны докажу свою правоту.
Лизл сделала глубокий вздох. Примерно это она и боялась услышать.
— При какой помощи?
— Ключи. Добудь мне его ключи на полчасика, и я получу все необходимые доказательства.
— Как я могу...
— Придумай какую-нибудь историю. Потеряла свои ключи от входной двери в здание или что-нибудь в этом роде. Очаруй его, только добудь ключи.
— И что ты с ними собираешься делать?
— Не важно. — Полуулыбка превратилась в широкую ухмылку. — Скоро узнаешь. Ну что, принимаешь вызов?
Не отвечая, Лизл прошла мимо него, толкнула дверь, направилась вниз по коридору и постучала в незапертый кабинет Эва.
— Эв, — сказала она, когда он оглянулся, сидя за рабочим столом. — Я оставила дома ключ от служебки. Нельзя ли позаимствовать ваш?
— Разумеется, Лизл.
Он подошел к пальто, аккуратно висящему на вешалке за дверью, полез в боковой карман и вытащил связку ключей. Выбрал один, показал ей и протянул всю связку.
— Вот этот от служебки, — сказал он.
— Я все вам верну, — сказала она.
— Не торопитесь, Лизл, — с улыбкой ответил он. — Я вам доверяю.
«Проклятие! — подумала она, благодаря его. — Зачем же ты это сказал?»
Возвращаясь к себе, Лизл замедлила шаг. Ее подташнивало, и она ощутила внезапное желание броситься назад, швырнуть связку в костлявые пальцы Эва и велеть ему никогда, никогда, никогда близко не подпускать ее к этим ключам. Но не может же она поддаться столь безосновательному порыву. Что подумает Раф?
Бывали моменты — и сейчас наступил один из них, — когда она задавалась вопросом, не чересчур ли волнует ее то, что подумает Раф. Но она ничего не могла поделать. Это ее волновало. Ее волновал Раф. Она так боялась, что он посчитает ее никчемной, так боялась совершить что-то, из-за чего он ее бросит. Ибо Лизл точно знала, что на самом деле она никакая не Высшая. Да, Раф ее так называет и вроде бы не имеет сомнений на этот счет, но сама Лизл преисполнена этих самых сомнений. Она чувствует себя обманщицей. Ей приходилось читать, что многие состоявшиеся люди — нейрохирурги, судьи, государственные деятели — переживают то же самое... глубоко в душе сознают, что их жизнь — обман, успехи достигнуты хитростью и удачей, что они вовсе не такие выдающиеся деятели, какими кажутся, и живут в вечном страхе, опасаясь сделать неверный шаг, который обнаружит перед всеми их ничтожество.
Лизл испытывала похожие ощущения в колледже и в аспирантуре. Дело шло с легкостью, профессора постоянно твердили, какой у нее блестящий ум, восхищались ее работами, но в глубине души она никогда им не верила. Раф — ей это точно известно — свалил бы вину за эту ее неуверенность на отношение к ней родителей, но поиски виноватых не помогали Лизл избавиться от мысли, что все ее академические успехи — мыльный пузырь; в один прекрасный день он лопнет, и мир увидит, что внутри — голая, перепуганная, ни на что не способная маленькая девчонка.
Лизл была убеждена, что Брайану удалось заглянуть в этот пузырь. И поэтому он ее бросил. Она не допустит, чтобы в него заглянул Раф. Она будет делать то, что должны делать Высшие, пока сможет. В общем-то дело привычки — делить мир на людей, с которыми надо считаться, и людей, с которыми не надо считаться, на немногих, о ком стоит знать, и огромное большинство, о котором не стоит задумываться. Она практикуется. Само собой это никак не получалось, но она старалась привыкнуть. И, возможно, если удастся на протяжении долгого времени делать то, что должны делать Высшие, она действительно станет одной из них.
Так что она передаст Рафу ключи, но не позволит проделывать с Эвом никаких трюков. Эв слишком хороший человек.
Она вернулась в кабинет и бросила связку ключей в протянутую ладонь Рафа.
— Вот, — сказала она. — Но, я надеюсь, ты не планируешь ничего грязного.
Раф пожал плечами.
— Грязных трюков? Это забавно, но за прошлый месяц мы столько проделали их с Брайаном, что вполне хватит для достойного завершения года, правда?
Лизл улыбнулась. Да, правда. Они оформили на адрес приемной Брайана подписку на «Адвоката» и другие издания для гомосексуалистов; Раф подал заявку от его имени на членство в «Северо-Американской ассоциации мужской однополой любви»; пару раз они посидели в его приемной, засовывая вырезки и фотографии с жуткой порнографией между страницами разложенных для посетителей журналов «Пипл», «Тайм» и «Образцовое домоводство». Теперь сексуальная ориентация доктора Брайана Каллагена стала предметом серьезной озабоченности его коллег по Медицинскому центру.
Но самой замечательной стала проделка с табличкой, которую они однажды ночью, незадолго до того, как Брайан должен был возвращаться домой из больницы, прицепили к его черному «порше». Горящими на черном фоне оранжевыми буквами на ней было написано: «Назад! Убью каждого черномазого, кто сунется».
На стоянке было темно, Брайан подошел к автомобилю с другой стороны. Ни сном ни духом не подозревая о существовании таблички, он остановился у светофора в черном квартале города, и на машину набросилась компания разъяренной молодежи. Лизл с Рафом следовали за Брайаном, пропустив вперед несколько машин, и видели, как юнцы колотили в окна, выдирали радио— и телефонную антенны, царапали дверцы и капот. Лизл поразилась, уличив себя в страстной надежде, что парням удастся взломать дверцы и выместить злобу на самом Брайане. Осознание, что она может желать что-то подобное, довело ее до тошноты. В душе каждого есть свои темные пятна, но, похоже, ее пороки все явственнее выступают на поверхность. Это ее встревожило.
Но Брайан умчался прежде, чем они успели до него добраться. До того как он вырвался, юнцы сорвали табличку и растерзали ее, так что он, несомненно, остался в полном недоумении по поводу причин нападения.
