— Мне не с чем выступать, — отнекивался я.
— В посольстве помогут.
И я полетел в Марокко.
В аэропорту Рабата меня встретил советник по культуре посольства Николай Клушин, в будущем мой хороший приятель.
— У вас есть приветственная речь? — спросил он с места в карьер.
У меня не было приветственной речи.
— Не страшно. Подготовим. Но готовить нужно прямо сейчас. Конгресс открывается сегодня вечером. Советский делегат должен выступать в первый день конгресса, но вы только что прилетели, и мы попросим перенести ваше выступление на завтра.
Я согласился.
— Где будем готовить выступление? — спросил он. — В посольстве или у меня дома? Дома нам никто не помешает.
Я согласился готовить выступление у него дома.
А дома нас ждала его гостеприимная жена, и мы начали с обеда. Я вытащил бутылку «Столичной».
— Лучше сначала виски, — предложил Клушин.
Мы ели прекрасный борщ и говорили о Москве. Потом открыли мою бутылку. Словом, к шести вечера, когда должен был открыться конгресс, мы были не в очень транспортабельном состоянии. Но Клушин был настроен решительно:
— Все равно появиться на конгрессе надо.
Выбрались только к семи. Не успели мы отъехать от дома, как на светофоре к нам подошли какие-то ребята.
— Советские товарищи, осторожно! Король запретил конгресс. Все делегаты и гости арестованы.
Мы вернулись домой и перешли к кофе с коньяком.
В десять раздался телефонный звонок. Звонил посол Лука Фомич Паламарчук.
— Советский гость арестован, — взволнованно сообщил он. — Срочно приезжайте в посольство, будем готовить ноту протеста.
На что Клушин нетвердым языком возразил:
— Советскому делегату удалось скрыться. В настоящее время он укрывается у меня дома.
— У вас дома небезопасно, — забеспокоился посол. — Я немедленно вышлю машину.
Через несколько минут к дому подрулил черный мерседес с советским флагом. На заднем сиденье сидел посол. Я уселся рядом.
— Отныне ваш статус — «личный гость посла», — объяснил мне Паламарчук. — И будете жить в посольстве.
95. Мужественный делегат и два жирных гуся
На следующий день Клушин придумал:
— У тебя обратный прямой билет в Москву. Можно воспользоваться случаем и получить разрешение на возвращение через Париж. Я устрою стыковку так, что пробудешь в Париже пару дней.
Даром слов на ветер он не бросал.
И в тот же день в Москву полетела телеграмма, в которой говорилось, что советскому делегату с риском для жизни удалось укрыться в посольстве, и посольство просит разрешение на немедленную эвакуацию его через Европу.
Вся комсомольская знать была в то время в Ленинграде на конгрессе «Октябрь и молодежь».
Мой давний босс Борис Пастухов, тогда второй секретарь ЦК ВЛКСМ, после слов о тяжелых условиях работы комсомола и подвигах его героев зачитал эту телеграмму, и весь конгресс принял резолюцию в поддержку «мужественного советского делегата». И в Рабат пошла телеграмма: «Согласны на любой маршрут возвращения советского делегата, гарантирующий его безопасность. Привет советскому делегату!».
Следующие два дня мы с семейством Клушиных разгуливали по Рабату, а в последний вечер он повез меня на «явочную квартиру». Там действительно собрались находившиеся на нелегальном положении руководители молодежной организации Марокко, и мы подписали манифест. А после манифеста был ужин с двумя жирными гусями.
96. Тень гарроты
На следующее утро Клушин повез меня в аэропорт. Он пошел оформлять билеты и вернулся бледный.
— Что-то случилось? — догадался я.
— Да. И ужасное. В Париж ты полетишь не прямым рейсом, а с пересадкой.
— Ну и что?
— Да было бы ничего, если бы пересадка была не в Мадриде и самолет не был испанским.
Напомню, что в те годы Франко еще был жив, никаких отношений с Испанией у нас не было и только что там был казнен на гарроте коммунист Хулиан Гримау.
— Полетишь? — спросил меня Клушин.
— Полечу.
Прощались мы с ним по-серьезному.
Через десять минут после взлета я понял, что одного бокала воды после жирных гусей мало. Появилась стюардесса с подносом, а на подносе — с полдюжины бутылок.
— Кока-кола, минеральная вода…
Я взял минеральную воду, выпил две бутылки. Стюардесса улыбалась. А потом спросила, чем я буду платить. Оказалось, что услуга платная.
— Долларос? Песетас? Франкас?
Мне было ужасно жалко менять стодолларовую бумажку, мой единственный валютный резерв, а впереди еще был Париж. И я, больше для шутки, спросил:
— Рублос советикос?
Она утвердительно закивала головой, и я выдал ей пятидесятирублевую купюру с Лениным.
Она что-то пробормотала и ушла, а вскоре из глубины самолета появился громила, и шел он явно ко мне. Тень гарроты легла на мои плечи…
Однако по мере того, как он приближался, по его виду я понял, что он чем-то смущен. И правда, подойдя ко мне, он принялся извиняться. Оказалось, что у него нет сдачи в моей валюте, и «не соблаговолит ли господин получить сдачу в долларах, франках или песетах». Я согласился на франки. Он вежливо поинтересовался, не знаю ли я курс валют. Я знал.
Он дал мне сдачу во франках и, как мне показалось, остался доволен. Позже ребята мне сказали, что купюру с Лениным в те годы в Испании он мог продать за большие деньги.
Удачная финансовая сделка ободрила меня, и я начал подумывать о том, как бы в Париже встретить своих бывших студентов. Один из них, я знал, стал бухгалтером ЦК французского комсомола. Но по какому адресу послать ему телеграмму? В Союз молодых коммунистов Франции из франкистского Мадрида рискованно. Сокращенными буквами UJCF? Получится «на деревню дедушке». Нужен хоть какой-нибудь адрес. И я вспомнил адрес «Юманите»: 9 Boulevard Poissonnière. Дальше было легче.
Из мадридского аэропорта Барахас я послал телеграмму: Paris 9 Boulevard Poissonnière и дальше UJCF. В «Юманите», конечно же, знают, что это Union des jeunes communistes français. А потом — фамилия моего знакомого. И текст: «Прибываю таким-то рейсом из Мадрида».
97. Встреча в соборе Парижской Богоматери
Каково же было мое изумление, когда я увидел, что у борта самолета меня встречает не кто иной, как сам первый секретарь французского комсомола!
Он был явно недоволен, но вежлив и проводил меня в общий зал, где меня ждали мои бывшие студенты. Мне объяснили, что пассажиры, которых встречает депутат Национальной ассамблеи, проходят полицейский контроль по упрощенным правилам, а таможенный контроль вообще не проходят. Поэтому французские коммунисты (а партия тогда была очень сильна) представляли для избрания в Национальную ассамблею двух делегатов от комсомола. Один — первый секретарь, другой — специально для протокольных вопросов и прежде всего для встреч гостей в аэропорту. В тот день этот депутат отсутствовал в Париже, а так как моя телеграмма внушала опасение за мою безопасность, то убедили ехать встречать меня первого секретаря.
