Врачи выдали мне с полдюжины лекарств, и я начал послушно их принимать. Когда я возвращался назад в Конго, в самолете со мной летела большая группа рабочих. Через час после взлета началась пьянка.
— Налей этому, — сказал кто-то, указав на меня.
— Да ну его, он болезный, — ответил мой сосед и показал на разложенные передо мной лекарства. — Еще помрет!
Браззавиль встретил меня солнцем. После заснеженной Москвы — бурная зелень, голубое небо, пальмы, разноцветные птицы.
— У вас тут просто рай, — сказал я встречавшей меня Ларисе.
Она не согласилась:
— У нас пекло. Тебе повезло: отдохнул от жары.
7.2. Не ходите, дети, в Африку гулять
286. Святой Жоаким и услужливые негритянки
В первый раз я попал в Луанду сразу после ухода португальцев. Роскошные магазины и полное отсутствие товаров. В огромном трехэтажном магазине с зеркалами и эскалаторами продавался только один (!) предмет — мотор от моторной лодки устаревшей конструкции. Мои друзья объяснили мне, что новые власти имеют право национализировать магазин, только если там ничего не продается. Поэтому хозяева выставляют для продажи хоть один предмет, лучше всего такой, который никто не купит.
Номер, в котором я остановился, был суперроскошным. Я принимал душ в ванной, отделанной цветным мрамором. Принимал… и вдруг открылась дверь. Появилась молодая негритянка с соблазнительными формами. Она вежливо спросила, не нужно ли мне чего. Когда я ответил «нет», она сказала, что я могу найти ее в любое время дня и ночи.
Я спустился в ресторан. Метрдотель в обшитой золотом ливрее принес меню в бархатной папке. Там было всего три блюда: couvert, консоме святого Жоакима и рыба с мудреным названием в картофеле.
Я заказал все три. Что касается couvert, то это оказалось не блюдо, а прибор — вилка, нож и ложка для супа. Попробовав консоме святого Жоакима, я понял, что Жоаким был действительно святым, ибо только святой мог считать бульоном теплую воду, в которой плавают небольшие кусочки рыбы. Потом на огромной тарелке мне принесли маленький кусочек рыбы и перемерзшую картошку. Я удивился, откуда в Африке перемерзшая картошка. Позже мне объяснили, что ее привозили из Европы в трюмах.
Потом я заказал кофе. Он был прекрасным. Хотя и без сахара. Зато появились две молодые негритянки и спросили, не нужно ли мне чего после кофе. Я их вежливо поблагодарил.
287. По глупости и в последний раз
Однажды я оказался в Луанде пролетом из Сан-Томе в Браззавиль. Ребята из посольства приехать в аэропорт не смогли, так как в районе аэропорта велись боевые действия. Вместе с пятью европейцами мне пришлось провести в аэропорту ночь. Среди них оказался француз, который наизусть читал в лицах комедии Мольера.
Военные действия приближались к зданию аэропорта, и нам стало не до Мольера. Неожиданно приземлился югославский самолет из Мозамбика и забрал всех европейцев. Француз, читавший Мольера, летел со мной. Он оказался архитектором.
— Как вы попали в Анголу? — спросил я.
— По глупости и в последний раз, — ответил он.
Я долетел до Дуалы, откуда благополучно добрался до Браззавиля.
288. Легендарный пан Яблоньский
Яблоньский был аккредитован послом Польши в пять стран Западной Африки, штаб-квартира его находилась в Яунде (Камерун).
В первый раз нас познакомили на приеме в советском посольстве в Браззавиле.
— Это наш посланник в Сан-Томе, — представил меня посол Е. Афанасенко.
— Вы из Сан-Томе? — удивился Яблоньский. — Сан-Томе — это очень интересно. Я непременно должен туда слетать. Ну как там?
Он уже был солидно навеселе и с интересом слушал меня.
На следующий день я улетал в Либревиль, и моим соседом в первом классе оказался не кто иной, как пан Яблоньский, не менее навеселе, чем накануне. Сидевший сзади торгпред из Конго представил меня:
— Это наш поверенный в Сан-Томе.
Пан Яблоньский обрадовался:
— Вы из Сан-Томе? Сан-Томе — это очень интересно. Я непременно должен туда слетать. Ну как там?
И я снова начал рассказывать про Сан-Томе. И снова он слушал меня с интересом, задавал вопросы.
На следующий день посол в Габоне милейший Володя Филатов пригласил меня на прием в посольство, и его супруга представила меня… пану Яблоньскому.
— Вы из Сан-Томе? — удивился он. — Сан-Томе — это очень интересно. Я непременно должен туда слетать. Ну как там?
Яблоньский вошел в анналы мировой дипломатии благодаря совершенно беспрецедентному случаю.
После десяти лет работы в Африке он получил разрешение вернуться в Варшаву. Как полагается в таких случаях, он разослал «отзывные грамоты» и провел прощальные приемы в тех странах, где был аккредитован.
Но потом из Варшавы пришло указание остаться. И он разослал просьбы на агреман (согласие правительства принять кого-либо в качестве посла) во все пять стран, где указал, что вместо господина Яблоньского послом будет господин Яблоньский. Потом вручил пять верительных грамот и устроил пять приемов.
289. Где центр жизни
Мы с Сережей Котовым возвращались из Габона в Браззавиль. Обменивались впечатлениями о прошедших переговорах и, давая характеристики участникам переговоров, обильно употребляли нецензурную лексику.
Вдруг сидящий впереди нас мужчина европейской наружности повернулся к нам и на чистом русском языке сказал:
— Как приятно и неожиданно услышать в центре Африки русскую речь.
Это оказался французский специалист Юра Секачев, он летел из Абиджана в Браззавиль. Я с ним познакомился, часто потом бывал у него дома в Браззавиле.
Его родители попали во Францию в начале двадцатых годов. Юра рассказал, как они вышли из порта в Марселе и хотели попасть в центр города. Отец Юры, не очень хорошо владевший французским, решительно направился к интеллигентному человеку в очках и, вместо того чтобы спросить «Où est le centre de la ville?», что означает «Где центр города?», спросил «Où est le centre de la vie?», что переводится как «Где центр жизни?».
Прохожий задумался, а отец начал настаивать: «Нет, ты скажи: где центр жизни? Ты должен знать, где центр жизни». На что прохожий после некоторого раздумья ответил, что он сам всю жизнь стремится узнать это, но никак не может.
«Идиот», — констатировал отец и пошел дальше. Мать Секачева, дворянка, прекрасно говорившая по-французски, позже объяснила ему, в чем дело.
Семейство Секачева запомнилось мне еще из-за милой собачонки по имени Сократ. В то время собак взвешивали вместе с багажом, поэтому для того, чтобы он весил меньше, за несколько дней до полета его переставали кормить. Зато в самолете кормили от души, а посему у собаки выработался рефлекс — каждый раз при виде самолета пес визжал от радости.
