Сегодня ко мне должен прийти Орстен — потомственный военный с болями в животе, который не может ничего рассказать мне о своей работе из-за магической клятвы неразглашения. Женат, двое детей, симптомы появились четырнадцать лет назад и не поддаются никакой закономерности.
Клиент выбирает ту же маску, что и в прошлый раз — подтянутый мужчина средних лет в застегнутом на все пуговицы мундире. Отчитывается по бумажке о проведенном самоисследовании по вопросам эмоционального дискомфорта в произвольной сфере личной жизни. С трудом продираюсь через серию казенных формулировок и доныриваю до сути. Выжимка из его рапорта в четырех словах: у меня нет проблем.
— Поняла вашу мысль. Я вижу вашу историю по-другому: по какой-то причине вы не ощущаете связи с собственными эмоциями. В этом случае чувства, чтобы дать вам понять, что где-то происходит что-то не то, вынуждены отдать рупор телу, ведь его труднее игнорировать… Хочу предложить упражнение, которое может быть что-то прояснит. Я прошу вас как-нибудь повзаимодействовать с песком в ящике. Возможно вы будете использовать те фигурки и предметы, которые есть на полках, возможно нет. Вы можете создать какую-то задуманную композицию, или выбрать что-то, поддавшись порыву. Или же попробовать выразить символически вашу жизненную ситуацию или состояние. Как хотите.
Да-да, опять задание без жесткой инструкции, но в этот раз Орстен не демонстрирует недовольства. Останавливается напротив полок и замирает. Я хорошо помню, что по время построения песочницы дергать, отвлекать или комментировать нельзя: человек впадает в состояние, близкое к трансу, обращаясь к своим внутренним процессам, выводя их на символический уровень. Это само по себе терапевтично, даже если не будет потом интерпретировано и осознано. Поэтому тихо сижу в своем кресле и жду. Так проходит почти пятнадцать минут. Орстен поворачивается ко мне, и я вижу в его глазах смирение с неудачей.
— Я не могу. Мне симпатичны какие-то фигурки, но они не имеют никакого отношения ко мне лично. Что делать?
— Не знаю, — целенаправленно занимаю позицию беспомощности. Он ждет четких инструкций, но в его случае это не поможет, нельзя научиться понимать собственные потребности, следуя советам другого человека.
— Какая цель у этого упражнения?
— Подсмотреть в свой внутренний мир. В этом кабинете важно доверять своим импульсам.
— Импульсам… В этом нет абсолютно никакого смысла, но я сделаю то, что вы просите.
Он набирает несколько предметов, расставляет в большом прямоугольном ящике с синими стенками до середины наполненном золотистым песком. Цвета выбраны не случайно — это сочетание неба и солнца, воды и суши, очень ресурсное и дающее простор для самовыражения. В верхнем углу появляется композиция из коллекции Карайлена — строгий эльф, держащий за шкирку нашкодившего шося, в нижней части ящика загон с тремя хищными животными, огороженный мощным забором. В правом углу дом, самый холодный, строгий и правильный дом из всех, которые стоят на моих полках. В центр он ставит объятого пламенем мужчину, раскрывшего рот то ли в хохоте, то ли в крике. Все пространство, не занятое фигурами, разлиновано параллельными и перпендикулярными линиями. На дальний бортик песочницы Орстен устанавливает солнце. Последними добавляет парочку кривляющихся обезьян. Ни одной женской фигуры, ни деревца, ни сокровищ.
— Я закончил.
— Как вам?
— Не понимаю, как это может мне помочь.
Как же тяжело с такими клиентами! Они ждут, что психолог волшебным образом решит их проблему, скажет какие-то заветные слова, и все сразу станет хорошо, безо всяких усилий. Нет таких волшебных слов, увы. Иначе бы все их знали. И универсального рецепта счастья тоже нет, как бы ни хотелось этого экстремалу Скаюсу. В кабинете приходится думать, искать смыслы и связи там, где раньше их не видел. Такое вот соединение внутренних частей может что-то сдвинуть в душе, изменить эмоциональные реакции… Но как ухватиться, потрогать эту самую часть? А все так же: через рисунок, слепок, образ, фигурку на песке… Не буду сейчас объяснять, как это работает. А вот узнать его ассоциации было бы интересно.
— Если хотите, расскажите мне о вашем мире.
— Это животные, это забор, это человек в огне, это солнце, это дом, это дороги, это обезьяны, это мне просто понравилась скульптура — вы говорили, что можно взять то, что понравится.
Никаких связей. Зато есть хоть какая-то реакция.
— Какое место в песочнице вызывает больше напряжения?
— Как ни странно солнце. А еще обезьяны раздражают. Давайте я их вообще уберу, не знаю, зачем поставил.
Интересно, от чего он хочет отказаться? Что вычеркивает из своей жизни? Такие милые хулиганистые мордашки. Две обезьяны… Двое детей… До меня доходит.
— Орстен… а сколько лет вашим детям?
— Сыну четырнадцать, дочке шесть.
Молчу. Жду, дойдет ли до него самого? Переводит взгляд на фигурку в своей руке, затем на меня.
— На что вы намекаете? Мои дети совершенно не похожи на обезьян, они воспитанные и сдержанные, какими и должны быть дети.
Ага. Или отказывается от своей детской, спонтанной, уязвимой части, или проблемы с реальными детьми.
— Что случилось в вашей жизни четырнадцать лет назад?
— Ничего…
— Вашему сыну четырнадцать.
— А, ну да. Но это же не что-то… особенное.
— А еще у вас живот тогда же болеть начал.
— Это совпадение.
— Серьезно?
— Я не понимаю, к чему вы клоните. Скажите прямо.
— Я прямо говорю вам о том, что рождение сына и появление симптома связаны между собой. А вот почему — только вы можете мне объяснить… Как отцовство повлияло на вас? Будьте уже честны с самим собой!
Он долго молчит.
— Вы правы, у меня действительно есть с ним некоторые недоразумения. Он не хочет вести себя, как мужчина. Бесконечно дерзит, спорит, плачет. Я не могу выбить из него эту дурь и беспокоюсь о том, каким человеком он станет. Если подумать, — его глаза расширяются. — Чем хуже у нас с ним отношения, тем чаще мои приступы… Это факт! Никогда бы не подумал… Но я не понимаю, как это может быть связано! Объясните, вы явно что-то знаете!
В его голосе звучит приказ. Который не может быть выполнен. Если он получит ответ из моих рук — это не уберет симптом. Каждый должен пережить свое осознание сам.
— Почему боль появилась сразу, как только он родился? Не сейчас, когда отношения напряженные, а сразу. Почему?
— Я не хотел сына.
Честно. Искренне. Но мало.
— Идите глубже в темную часть своей души. Почему вы не хотели сына?
— Потому что не хотел воспитывать мальчика. Я помню, как со мной обращался отец. Я не хотел быть таким же. Хотя я все равно делаю то же самое….
Орстен вновь замолкает, и мне кажется, что мы достигли предела его возможностей на данный момент. Мне есть куда его тащить дальше. Но то, что он уже озвучил, слишком сильно для него. Ведь не умеют здесь люди выдерживать интенсивные эмоции. Тем более военные, из которых в детстве эмоциональную дурь выбивали, чтобы был настоящим мужчиной… Поэтому сейчас торможу с давлением и пробую его поддержать. Максимально мягко и бережно.
