Пытаюсь отвлечь его деловым разговором.
— И что там у вас? — киваю я на синий картон.
Курицын подвигает к себе папку, проводит по ней рукой и раскрывает ее:
— Прежде всего, должен вас поблагодарить, Галина Михайловна. Именно вы подали мне эту идею: порыться в бумагах покойной Ларисы. После вашего визита я внимательно изучил все, что нашел на столе и в столе у сестры. Там обнаружились обрывки повестей, рассказы… Даже стихи — представляете? А главное — несколько рукописей романов, Я подумал, что, возможно, эти романы еще не публиковались. Скажите, их можно было бы издать?
— Думаю, можно. Лариса Геннадьевна была довольно популярным автором. Насколько я знаю, ее книги издавались немалыми тиражами, и часто эти тиражи даже дополнительно допечатывались. К тому же, как ни странно это звучит, трагическая гибель Ларисы Берсеньевой только подстегнет читательский интерес. Думаю, можно прогнозировать увеличение тиражей вдвое против прежних.
Глаза Константина Геннадьевича зажигаются интересом уже не ко мне, а к моим словам.
Только сейчас я замечаю, что вышла из образа «дурочки» до этого заботливо культивируемого мной перед Курицыным. Но теперь, когда мой «сыск» окончен, это уже не важно.
— Вдвое, говорите, — задумчиво произносит мой собеседник, постукивая пальцами по обложке папки. — А какой гонорар Лариса получала раньше за один роман?
— Ну откуда же мне знать, я не видела ее договоры с издательством. Но могу вам сказать, что сумма должна быть приличной.
Константин Геннадьевич замолкает, очевидно, пытаясь в уме прикинуть размеры прибыли, замаячившей на горизонте, а я в это время думаю о том, что раз брат Ларисы крупный бизнесмен, то у него, безусловно, есть десяток-другой «ребятишек» с бритыми затылками для решения разных «деловых вопросов». Интересно, удобно ли будет попросить у Курицына парочку дюжих молодцов для своей охраны на сегодняшний вечер?
Вдруг наше обоюдное молчание нарушает женский голос:
— Котя, идем, нас ждут.
Я оборачиваюсь и натыкаюсь взглядом на прищуренные глаза Натусика: похоже она удивлена не меньше моего. В памяти мгновенно всплывает унизительная сцена в берсеньевском подъезде.
Черт! Только этого мне не хватало!
Курицын суетливо вскидывается:
— Я сейчас, зайка, уже бегу. Еще буквально пара минуточек.
Он обращается ко мне:
— Галина Михайловна, а вы можете сейчас сказать хотя бы навскидку, издавались ли найденные мной оконченные романы?
Я пожимаю плечами:
— Могу.
— Вот. Посмотрите. В этих бумагах, правда, сам черт ногу сломит, — он привстает, перегибается через стол и сует мне в руки раскрытую папку. Я подставляю руки, чтобы ее взять, но прежде чем я успеваю ухватить край папки, Курицын ее уже выпускает. Я подхватываю папку, но недостаточно ловко, ведь она тяжелая, и часть ее содержимого летит на пол, ложась веером у ножек моего стула. Константин Геннадьевич порывается вскочить, но я останавливаю его жестом: мол, я сама исправлю свою оплошность.
Ныряю под стол и собираю с пола отдельные бумажки и пластиковые файлы с печатными страницами.
Выныриваю, натыкаясь на буквально насквозь прожигающий меня злой взгляд «зайки», уже успевшей усесться на стул рядом с мужем, кладу собранное на скатерть, покрывающую столешницу, и бегло просматриваю машинописные страницы, отмечая заголовки, попадающиеся на глаза. Перебрав часть бумаг, я останавливаюсь:
— Нет, Константин Геннадьевич, похоже, эти рукописи еще не издавались, Вас можно поздравить с интересной находкой.
— Отличная новость! Спасибо, Галина Михайловна! — лицо Курицына лучится довольством. Кажется, он даже забыл про флирт со мной.
Натусик, глядя на меня с откровенной ненавистью, издает что-то вроде кашля с намеком.
Взглянув на жену, а потом на часы, Константин Геннадьевич встает и говорит мне:
— Извините, нам пора бежать. А вы не спешите, посидите, допейте коктейль. Если хотите, закажите себе еще чего-нибудь: все будет внесено на мой счет, у меня тут, можно сказать, кредит. Всего хорошего, Галина Михайловна!
— До свидания, Галина Михайловна! — сладко произносит Натэлла Николаевна, поднимается и берет мужа под руку. Они направляются к выходу, но вдруг я слышу, как Натусик говорит супругу:
— Котя, я забыла свою сумочку. Я сейчас.
Она возвращается к столу и, беря со стула свой шикарный ридикюль, который, я готова поклясться, она оставила специально, тихо, но четко и раздельно произносит:
— Ты скоро пожалеешь, что решила со мной поиграть… Татьяна… Владимировна…
Глава 44
Натусик удаляется своей царственной походкой, а я остаюсь сидеть с открытым ртом. Ай да «зайка»! Она опять спутала мне все карты.
Значит, ей прекрасно известно, что никакая я не Галочка Сурикова! Так кто же мой Вениамин?
Кожин?
Эта дылда?
А может, ее синеглазый дружок?
Константин Курицын?
Игорь Бармин?
Ирина Бармина?
Или кто-то, кого я не знаю? Каравай-каравай — кого хочешь выбирай.
Я допиваю коктейль, жалея, что он безалкогольный — мне бы сейчас, кажется, не помешало бы взбодриться капелькой спиртного. Подхватываю папку, выскакиваю из кафе и мчусь в издательство: Дора Сергеевна уже, наверное, потеряла меня.
Доложившись завотделом о том, что папку забрала и в понедельник займусь изучением ее содержимого, я забиваюсь в свою «табакерку» и до конца рабочего дня тупо сижу за столом, гипнотизируя взглядом циферблат часов. Мне кажется, что с каждым оборотом минутной стрелки по кругу во мне все больше тает решимость встретиться сегодня лицом к лицу с убийцей. На меня наваливается вселенская усталость. Мне хочется заснуть, проснуться и убедиться, что все было только сном.
Но вот и шестнадцать сорок пять — по пятницам у нас рабочий день короче на четверть часа. Надо спешить домой, а то Пашка в засаде будет волноваться.
Встряхнувшись от сонного оцепенения и быстренько собравшись, я выхожу на улицу.
Издалека завидев набитую народом остановку автобуса, домой решаю добраться на такси. Мне нельзя сейчас опаздывать. Меня ждет Шурыгин.
Стоя на краю тротуара, я, «голосуя», поднимаю руку. Как назло, никто не останавливается.
Вдруг с противоположной стороны улицы я слышу, как кто-то зовёт меня по имени. Я поворачиваю голову и вижу припаркованную белую «девятку». Из неё выходит Кожин и, распахнув правую переднюю дверь, широким жестом приглашает меня внутрь.
В ужасе я пару секунд смотрю на него, как кролик на удава, а потом бросаюсь почти бежать в сторону остановки.
