Клим понимал, что это безумие – брать с собой Тату. Что скажет Нина, когда узнает, что он решил удочерить еще одного ребенка – тем более, дочь своей любовницы? Тата с ее дурным характером наверняка вымотает ему все нервы, но бросить ее на произвол судьбы Клим не мог: если бы не Галя, его бы изувечила рыжая чекистка.
Им повезло: в самолете были свободные места, а проверка документов и таможенный контроль прошли без приключений.
Молоденькая служащая вывела Клима и детей на летное поле, где стоял тупоносый самолет, выкрашенный в ярко-красный цвет.
– Какой хорошенький! – восхищенно ахнула Китти. – Прямо как ненастоящий!
Самолет и вправду напоминал игрушку: не верилось, что этот дачный домик с крыльями способен подняться в воздух.
Клим покосился на Тату: та, слава богу, помалкивала.
Из кабины выпрыгнул Фридрих, наряженный в кожаную куртку и шлем с круглыми наушниками.
– О господи – жив! – воскликнул он, увидев Клима. – А это что за девицы?
– Мои дочери.
Фридрих нахмурился.
– Ладно, потом обо всем расскажете. Забирайтесь в салон – через пятнадцать минут вылетаем. Первая остановка в Смоленске, вторая в Каунасе
[4]
, третья – в Кёнигсберге. А там рукой подать до Берлина.
В салоне стояли четыре кожаных кресла с подголовниками. На стенах – крючки для одежды, на прямоугольных окнах – скручивающиеся в рулон шторки. В хвостовой части за перегородкой что-то грохотало – туда складывали ящики и чемоданы, и самолет вздрагивал и приседал каждый раз, когда в него пихали очередной груз.
Фридрих заглянул внутрь:
– Тут будет шумно, так что не забудьте вставить в уши затычки – они в кармане – сбоку от сидения. А если тошнить начнет, пользуйтесь бумажными пакетами.
Тата с Китти сели в одно кресло и долго возились с ремнем, пытаясь разобраться, как он пристегивается.
– Ты не боишься лететь? – спросила Тата.
Китти покачала головой:
– Нет.
«Счастливица», – вздохнул про себя Клим. Сам он едва справлялся с дурными предчувствиями. Сколько раз ему доводилось читать в газетах о разбившихся аэропланах!
Дверь распахнулась, и в салон забрался еще один человек.
– О, так я не один полечу! – воскликнул он по-английски.
Это был Оскар Рейх – раскрасневшийся, в расстегнутом пальто и сдвинутой на затылок шляпе.
– Страшно рад вас видеть! – сказал он Климу. – Это ваши дети? Им, наверное, нелегко придется – тут изрядно потряхивает. Я бы в жизни не стал летать на самолетах, если бы не срочные дела.
Оскар засунул портфель под сиденье и постучал в перегородку, отделявшую салон от кабины пилота:
– Эй, Фридрих! Ты обогреватель починил? А то в прошлый раз я чуть не околел от холода.
В дверном проеме появился бритый наголо тип.
– Ефим, садись! – воскликнул Оскар, похлопав по соседнему креслу. – Мы сегодня полетим вместе с девушками.
Клим заставил себя пожать им руки. Принесла же их нелегкая! Оставалось только радоваться, что в самолете будет шумно, и им не надо будет поддерживать разговор.
– Ну что, готовы? – прокричал из кабины Фридрих. – Тогда поехали!
5.
До Смоленска добрались благополучно – если не считать того, что Тата вдруг разрыдалась, вспомнив, что забыла дома папину пепельницу и не попрощалась с котом Иповаром. До нее наконец дошло, что она навсегда улетела из Москвы и уже не сможет вернуться домой.
Когда самолет вновь взмыл в небо, его начало немилосердно трясти, и Тату сразу же стошнило. Напугавшись, Китти заплакала, и Клим метался между ними, не зная, что предпринять.
Оскар и Ефим кривились и брезгливо отодвигали ноги, боясь вляпаться в остатки Татиного завтрака.
Во время дозаправки в Каунасе Тата заявила, что ни за что не вернется в самолет, и спряталась от Клима в женском туалете. Ему пришлось выносить ее оттуда на руках – к великому ужасу почтенных литовских дам.
– Меня похитили! – орала она, брыкаясь, как бешеный теленок.
Клим поставил ее на землю.
– Тата, посмотри мне в глаза! Я тебя очень прошу: не осложняй мне жизнь! Я не могу бросить тебя тут: мы уже за границей. Если мы с Китти сейчас улетим, куда ты пойдешь?
– Я ненавижу самолеты! – рыдала Тата.
Честно говоря, соблазн оставить ее литовцам был очень велик. Клим все понимал: у Таты было трудное детство; она потеряла мать и теперь летела бог весть куда с человеком, которому совсем не доверяла.
Ох, возможно, советский детдом был для нее не самым худшим вариантом.
Клим сжал Татины руки.
– Я очень многим обязан твоей маме… Даю тебе честное слово, что буду заботиться о тебе точно так же, как и о Китти. Просто доверься мне и все будет хорошо!
У самого Клима не переставая ныло сердце, и он опасался, что это что-то серьезное – его отец умер от сердечного приступа. Многочасовое путешествие в трясущейся посудине тоже не доставляло ему удовольствия; в одном самолете с ним летел его злейший враг, а сам Клим еще вчера сидел в камере пыток… Но эти сведения вряд ли могли образумить Тату – ждать от нее сочувствия и понимания не приходилось.
Она унялась только после того, как Клим напомнил ей про обязанности пионеров, которые всегда должны быть сильными и храбрыми.
– Мы сейчас едем в Германию, а это капиталистическая страна, где нас могут подстерегать опасности и провокации, – сказал он строго. – Я поручаю тебе Китти. Что бы ни случилось, ты должна отвести ее в безопасное место.
Тата вытерла слезы и поспешно кивнула.
– Хорошо.
Клим дал ей пять рейхсмарок и адрес Зайберта, записанный на бумажке.
– Никому его не показывай. Тут находится наша конспиративная квартира, где всегда можно попросить о помощи. Ты готова к борьбе?
– Всегда готова! – отозвалась Тата и отдала пионерский салют.
«Так-то лучше… – подумал Клим. – Если у меня приключится инфаркт, дети, по крайней мере, смогут добраться до Нины».
6.
В «Берлинер Тагеблатт» вышла небольшая заметка о том, что древесину для немецких шпал заготавливают советские рабы. Вскоре в Москве была получена телеграмма от Зайберта: «Вы зря затягиваете с контрпропагандой. Публика заинтересовалась происхождением русского леса, и результаты могут быть непредсказуемыми».
Скрепя сердце, Драхенблют выделил еще десять тысяч долларов и велел мистеру Рейху немедленно вылететь в Германию.
Оскар надеялся добраться до Берлина засветло, но когда они приземлились в Кенигсберге, Фридрих объявил, что у него стучит мотор, и дальше их повезет немецкий аэроплан, который вылетает завтра утром.
