Великая пустыня Гоби начиналась за грядой невысоких гор, и перебравшись через нее, кавалькада покатила по каменистому бездорожью. Одна из машин заглохла, и пока ее чинили, спустилась ночь. Впервые после отъезда из Пекина беглецы позволили себе немного расслабиться. У Борисова в багаже имелась рисовая водка, и его фляга пошла по кругу.
Нина поняла, что это ее единственный шанс на побег: они не успели уехать далеко от последней китайской деревни.
Пока разомлевшие революционеры сидели у костра и вспоминали свое китайское житье-бытье, Нина торопливо собрала вещи. Она взяла с собой только компас, одеяло, сухари и флягу с водой. Брать больше не имело смысла: если она заблудится, то все равно погибнет.
Нина старалась не думать, что с ней будет, когда она доберется до китайцев. Она не знала их языка, документов у нее не было, а послать весточку в Шанхай было невозможно – ближайший телеграф находился за сотню миль. Но лучше уж сгинуть в глухой китайской провинции, чем попасть в лапы Борисову.
Захмелевшие большевики один за другим разбрелись по палаткам, и когда небо над холмами начало светлеть, Нина потихоньку выбралась из лагеря.
В сизом сумраке почти ничего не было видно, и она ориентировалась по звездам, шагая по плоской, усеянной мелкими камешками равнине.
Вокруг стояла гробовая тишина. Подвернешь ногу, напорешься на скорпиона или просто натрешь пятку – и поминай как звали.
– Главное – дождись меня! – шептала Нина.
В последние месяцы она постоянно разговаривала с мужем – словно Клим мог ее услышать. Когда китайцы ее арестовали, он примчался в Пекин и принял самое деятельное участие в ее освобождении – и это несмотря на все ссоры и обиды! Что бы между ними ни происходило, он никогда не бросал ее в беде.
Большевики наверняка не сказали Климу, куда они увезли Нину после суда, и она могла только догадываться, что с ним случилось после этого. Он вернулся домой в Шанхай? Или, может, остался в Пекине?
– Вот увидишь – я вернусь к тебе… – повторяла Нина. – Я все исправлю: главное, дай мне шанс!
3.
Над пустыней поднялось огромное розовое солнце, а Нина все шла и шла в гору. От усталости у нее гудело в ушах, в боку кололо, но останавливаться было нельзя: надо было уйти как можно дальше до того, как начнется жара.
Внезапно тишину разорвал грохот выстрела, и совсем близко от Нины взметнулся фонтан мелких камешков. Вздрогнув, она оглянулась и похолодела: внизу, у подножья холма, стоял знакомый пропыленный «Бьюик». Немец Фридрих, служивший у большевиков летным инструктором, опустил карабин и поманил Нину рукой.
– Спускайтесь!
Спрятаться было негде. Нина опустилась на землю и закрыла лицо ладонями: тащите куда хотите.
К ней подскочил Борисов и, схватив ее за плечо, заставил подняться.
– Дура! – заорал он и залепил Нине пощечину. – Знаешь, сколько мы из-за тебя бензина сожгли?!
Нина попыталась вырываться, но Борисов вывернул ей руку и поволок к машине.
– Ну ты у меня сейчас получишь! – прошипел он. – Всех товарищей под удар подставила! А если б тебя поймали? Ты бы всех нас сдала китайцам!
Борисов снова хотел ударить Нину, но Фридрих остановил его.
– Поехали! Нам еще ребят надо догнать.
Они посадили всхлипывающую Нину в «Бьюик» – между ящиками с консервами и блестящей трубой от граммофона.
– Я тебя отпущу через недельку – без воды и еды, – пообещал Борисов. – Только предварительно выдеру как сидорову козу.
Фридрих взглянул на Нину в зеркало заднего вида.
– Пересаживайся в машину к Магде, – вдруг заговорил он по-английски. – И не отходи от нее ни на шаг, а то этот мерзавец забьет тебя до смерти.
Нина растерялась. Она и не думала, что кто-то из большевиков ей сочувствует.
Борисов нахмурился.
– Ты чего ей сказал?
Английского он не знал – даром, что три года околачивался в Посольском квартале.
– Пусть перебирается в фургон с багажом, – отозвался Фридрих. – Я ее в своей машине терпеть не буду.
4.
Англичанка Магда Томпсон ощущала себя парией среди большевиков: у нее имелся врожденный и неисправимый недостаток – она была наследницей крупного мыловаренного завода под Ливерпулем. Высокая и грузная, она походила скорее на дочь мясника, чем на «принцессу мыла», но это не помогало: большевики смотрели на нее косо, а при случае откровенно насмехались над ней.
Магда путешествовала по миру в свое удовольствие и, приехав в Пекин, поселилась в гостинице недалеко от Посольского квартала. Однажды ночью она читала книгу и вдруг услышала подозрительный шорох под дверью. Выглянув в коридор, она обнаружила человека, зажимавшего кровавую рану на руке.
– За мной гонится китайская полиция, – проговорил он, тяжело дыша. – Можно, я немного у вас побуду? Меня зовут Фридрих, а вас?
Как Магда могла устоять перед тевтонским рыцарем с соколиным взглядом и коротким ежиком полуседых волос? Она оставила Фридриха у себя и начала помогать ему чем только можно: возила его по конспиративным квартирам и организовывала эвакуацию китайских коммунистов и их русских советников.
По ночам они с Фридрихом предавались страсти, а потом Магда осторожно расспрашивала его, что он намерен делать дальше.
– Поеду в Москву, – отвечал он.
– Но зачем? – страдая, шептала Магда. – Вы же немец, что вы там забыли?
– Там зарождается заря нового мира. А на вашем Западе только пошлость, скука и стяжательство.
Фридрих рассказал Магде, что во время войны он попал в плен к русским, познакомился с большевиками и понял, что его судьба – это вершить Мировую революцию. В Китае он обучал молодых красных летчиков искусству воздушного боя.
Про себя Магда называла Фридриха «Великим»: он презирал опасность и заботился не столько о себе, сколько о своих товарищах и о Правом Деле – как он его понимал. Первый раз в жизни она столкнулась с мужчиной, которому было плевать на ее богатство. Более того, он считал, что от него надо поскорее избавиться.
– Я не могу, – с сожалением говорила Магда. – Это же не мои деньги, а папины. Он просто платит по моим счетам.
Фридрих никогда не говорил с ней о любви и полагал, что Магда помогает не ему, а делу социализма – за что ей большое спасибо. В один прекрасный день он крепко пожал ей руку и сказал, что уезжает в Советский Союз.
– Партия никогда не забудет вашей доброты, мисс Томпсон!
– Я еду с вами! – решительно объявила Магда.
Фридрих оторопел. Он называл ее сумасшедшей и намекал на то, что в СССР у британской капиталистки могут возникнуть серьезные проблемы, но Магда ничего не желала слушать.
