Галя зажала трубку плечом и взяла у Зайберта блокнот и карандаш.
– Алло, Москва! – закричал далекий голос. – Вас понял! Личный состав поднят по тревоге!
По выражению Галиного лица Зайберт понял, что стряслось что-то неожиданное. Она бросила трубку и, ни слова не говоря, вышла из кабины.
– Стойте! – завопил Зайберт! – Что он вам сказал?!
Не слушая его, Галя направилась к выходу.
Стояла глубокая ночь, прохожих совсем не было видно, и лишь изредка мимо проезжали пролетки без седоков.
Зайберт схватил Галю за рукав.
– Объясните наконец, что случилось!
– Слышимость была плохая, и в Мурманске подумали, что на них движутся корабли из Норвегии, – отозвалась Галя. – Они решили, что им позвонили из Москвы, чтобы предупредить о нападении. Они весь город подняли по тревоге.
У Зайберта отвисла челюсть.
– Я думаю, нам ничего за это не будет, – медленно проговорил он. – Они, наверное, не расслышали мою фамилию.
– Ваша фамилия указана в платежной квитанции. Вы же платили за переговоры.
– Но ведь они слышали, что говорила женщина!
Зайберт достал из кармана клетчатый платок и, сняв шляпу, промокнул лысину.
– Галя…
– Что?
– Поехали ко мне… Лизхен дома нет, она у родителей, и мы можем…
Галя нервно рассмеялась.
– Вы даже не поинтересовались, нравитесь ли вы мне и есть ли у меня другие планы.
Зайберт потоптался на месте.
– Вас никто и никогда об это не спрашивал. Даже ваш ненаглядный Клим Рогов.
– В отличие от вас он не бабник и не врун! – запальчиво отозвалась Галя.
– Он врет вам гораздо больше моего. Если бы вы умели слушать и проверять сказанное, вы бы давно поняли, что никакой он не американец и сроду не был в Нью-Йорке.
Галя непонимающе посмотрела на него.
– С чего вы взяли?
– Вы спросите его, по какой стороне там ездят машины, и он скажет, что по левой. Вероятно, он так решил, потому что Соединенные Штаты были колонией Великобритании. Он называет нью-йоркское метро «подземкой», как в Лондоне, и при этом не может назвать и двух станций. Когда он пишет по-английски, то всегда использует британский вариант написания слов.
– Это еще ни о чем не говорит!
– Неужели? Тогда спросите его про самые популярные песенки, про знаменитых актрис из местных театров, про кандидатов в губернаторы и президенты – про все те мелочи, которые человек не может не знать, если он действительно жил в Нью-Йорке! И еще задайте ему самый простой вопрос: какой документ он получил, когда пересек границу. Если Клим не вспомнит название, пусть хотя бы назовет цвет – ведь это самая драгоценная бумажка для американского иммигранта. Вы не спрашивали его об этом? А я спрашивал!
– Вы считаете, что у него поддельный паспорт? – трепеща произнесла Галя.
– Разумеется. И мне очень интересно, каким ветром его занесло в Москву.
– Идите вы к дьяволу! – заорала Галя и побежала прочь.
Мысли ее разбегались. Все, это конец… Проклятие, которое она наложила на Клима, начало сбываться.
Неужели он действительно шпион? Но на кого он работает? Чего хочет добиться? И почему так неумело замаскировал себя?
Обессилев, Галя опустилась на ступеньки чужого крыльца и закрыла лицо руками. «Мне все равно, кто ты и с какой целью приехал в Советский Союз. Я все равно люблю тебя».
Ох, Зайберт, подлая душа! Он вовсе не собирался отбивать Галю у Клима, он хотел, чтобы она донесла на своего начальника в ОГПУ и убрала с дороги опасного конкурента. Клим постепенно отвоевывал у него звание главного эксперта по Советской России, и Зайберт не мог этого стерпеть.
Галя стиснула кулаки: «Ну, он у меня еще пожалеет о своих интрижках!»
Явившись на Лубянку, она написала рапорт о том, что Зайберт создал агентурную сеть, в которую вошли служащие акционерного общества «Радиопередача». Также им была устроена провокация в Мурманском порту – с целью дестабилизации обстановки и напрасного расходования государственных средств.
Алов был вне себя от счастья, и велел Гале ждать премиальных.
5.
Галя затеяла стирку – ей давно надо было прокипятить белье, а то оно уже стало серым. Для готовки жильцы пользовались примусами, но для большего оцинкованного бака, в котором умещались простыни и пододеяльники, нужно было растапливать плиту, которая за один раз сжигала целую меру угля.
Экономный Митрофаныч напросился разогреть на ней ковшик с супом, а в обмен предложил Гале воспользоваться бельевой веревкой над ванной – сегодня была его очередь сушить вещи.
Он достал завернутый в тряпочку хлеб и аккуратно отрезал от него два кусочка. Галя решила, что сосед хочет ее угостить, но тот подумал-подумал и со вздохом положил оба куска в карман.
– Времена-то какие нынче, а? – горестно вздохнул он. – Безработные разгромили Каланчевскую биржу труда – все из-за евреев!
Он запел частушку, которую Галя уже много раз слышала от нищих:
В СССР пришла беда:
Нет муки для теста.
Нет конторы без жида,
И нет жида без места.
– Да причем тут евреи? – в сердцах проговорила Галя. – Милиция отлавливает сезонников и целыми эшелонами вывозит их из Москвы – вот они и бунтуют.
– Ну, скажешь тоже! – фыркнул Митрофаныч. – А кто их подначивает? Сам русский человек ни за что не будет бунтовать.
Попробовав суп, он снял ковшик с плиты.
– Ты это… если надумаешь мыться в ванной, проследи, чтоб после тебя волос не оставалось. А то Тата в прошлый раз за собой ничего не убрала. Это безответственно!
Галя проводила его тоскливым взглядом.
«Я хочу домой, к Климу», – в который раз подумала она.
Но он куда-то уехал, а без него квартира на Чистых Прудах стала походить на брошенное гнездо.
Чем больше Галя думала над словами Зайберта, тем больше убеждалась, что он был прав: Клим, без сомнения, вел какую-то тайную жизнь. Только этим можно было объяснить его внезапное исчезновение, вечные недомолвки и странную связь с миссис Рейх.
От этих мыслей у Гали мутилось в голове. Она бесконечно перебирала в уме все, что ей было известно о Климе, и больше всего ее смущали слова о его «родном Нижнем Новгороде». Что-то здесь было не так!
Галя прополоскала простыни, развесила белье и, чуть живая от усталости, пошла к себе в комнату.
Дверь Митрофаныча была приоткрыта: сосед уже доел суп и теперь изучал журнал.
– Экую головоломку удумали! – произнес он, заметив Галю. – «Четырьмя ударами ножниц разрежь рисунок на восемь частей, из которых следует составить физиономию того, кто более всего ненавидит трудящихся». Как тут резать-то?
