– Барин, а барин? Где б мне с этим Рокфеллером познакомиться, а? Он небось из-за подушек не будет жаться!
Клим отпаивал Капитолину молоком и уверял ее, что подушечный кризис скоро разрешится.
На курсы он опоздал: на Ново-Сухаревском рынке была облава на спекулянтов и все улицы вокруг перегородили курсанты из военных училищ. Пришлось ехать в обход.
Когда Клим добрался до ЦДКА, у ворот стояла толпа зевак и карета скорой помощи. Двое санитаров затащили в нее накрытое простыней тело и захлопнули дверцы.
– У нас тут семейная драма с кровавым исходом, – объяснили Климу шоферы. – Мы занимались в гараже, а тут приехал супруг Нины и позвал ее поговорить.
– Она так и пошла к нему с кривым стартером, – встрял Андрейка, Нинин сосед по парте. – Потом слышим – орет кто-то…
Клим перевел взгляд на карету скорой помощи.
– Он ее убил?!
– Да нет, это она ему по башке съездила. Мы прибегаем, а ейный муж в кровище лежит, а рядом – кривой стартер. Хорошо хоть хоть жив остался.
– А где Нина?
– Сбежала. Не будет же она ареста дожидаться!
На крыльце показался милиционер, ведущий на поводке здоровую овчарку.
– Ищи, Дайна, ищи! – сказал он, подсунув ей под нос Нинину белую шаль.
Овчарка вдруг рванулась к Климу. Он отпрянул.
– Ты что, Дайна? Мы бабу ищем! – сказал милиционер, оттаскивая собаку.
Клим пошел прочь. Значит, Рейх выследил Нину, и теперь за ней будет гоняться Московский уголовный розыск.
Он не представлял, как справиться с этой бедой.
4.
– К тебе можно? – спросил Жарков, заглядывая к Алову.
Тот вздохнул: ну вот, сейчас опять начнет соблазнять всякой заграничной дрянью. И ведь не удержишься – обязательно купишь что-нибудь для Дуни!
Жарков прикрыл дверь.
– Я только что был в отделе кадров – знаешь, что у них лежит на столе? Твое штатное расписание! А напротив каждой фамилии помечено: «из дворян».
Алов почувствовал, как его легкие стягивает знакомой судорогой.
– Так ведь товарищ Дзержинский тоже был из дворян… И товарищ Менжинский.
– Ты не спорь, а слушай! – перебил его Жарков. – Читал директиву? Всем начальникам отделов велено сократить штаты и избавиться от дармоедов. У нас режим экономии средств, так что тебе лучше самому проредить сотрудников, а то тебе на чистке втык дадут за «дворянское гнездо».
Алов долго кашлял и все никак не мог остановиться. Покопавшись в карманах необъятных штанов, Жарков вытащил золотую бонбоньерку.
– Возьми леденец – он с мятой.
Алов помотал головой.
– Ничего, сейчас пройдет…
Он сложил руки на столе и опустил на них голову – так ему было немного легче.
Жарков сочувственно похлопал его по спине.
– Я сам этой чистки боюсь до припадков. Я попросил Драхенблюта, чтоб он меня услал куда-нибудь в Европу на это время, но он ни в какую! Говорит: «ОГПУ устроено на принципах равенства, так что чистка касается всех!»
Алов только усмехнулся про себя. Ни о каком равенстве в ОГПУ даже речи не шло: одним можно было быть дворянами, а других за это лишали куска хлеба. Одни работали, как проклятые, а других отправляли резидентами за границу, где они мало того, что жили на всем готовом, так еще и получали по двести пятьдесят долларов в валюте. Ни собраний тебе, ни «добровольных» взносов в «Осавиахим», ни чисток.
– Пойдем в буфет напьемся? – предложил Жарков. – Я угощаю.
Алов кивнул. Водка подорожала на шестьдесят копеек и отказываться от щедрого предложения было глупо.
5.
Вернувшись из буфета, Алов долго сидел за столом, пытаясь собраться с мыслями.
Чистка была назначена на 12 ноября, и у него оставалось очень мало времени. Вот спросят его о достижениях, и что ему предъявить?
Жарков был прав: дворянское происхождение могло сыграть с Аловым злую шутку – его наверняка обвинят в социальном кумовстве и желании выгородить классово близких элементов.
Но кого следовало уволить? Все сотрудники в его секторе были нужными и важными.
Алов позвал к себе Диану Михайловну и спросил, кто, по ее мнению, должен попасть под сокращение. Та засуетилась и принялась рассказывать про переводчицу Анечку, у которой маленький ребенок, и про Николая Петровича, у которого болят колени:
– Если его выгнать, он просто погибнет!
Зазвенел телефон, и Алов замахал на нее рукой: «Идите!», но Диана Михайловна не двигалась с места.
– Товарищ Алов, – жалобно проговорила она. – А меня не выгонят? У меня тоже дети…
– Будь моя воля, я бы вас ни за что не уволил, – отозвался он. – Вы слишком ценный кадр.
Она расцвела: «Ой, спасибо!» и, счастливая, выбежала за дверь.
Алов снял трубку:
– Слушаю!
Это была Галя.
– Я должна тебе кое-что сказать. Я больше не буду работать у Клима Рогова.
– То есть как? Он тебя выгнал?
– Нет… Я сама не хочу.
На мгновение Алов онемел от такого нахальства.
– Послушай, чижик, мы с тобой на службе! Что значит «хочу – не хочу»? Тебе дан приказ и ты должна его выполнять.
Но Галя, казалось, не слушала.
– Если мне завтра на голову кирпич упадет, ты сможешь позаботиться о Тате?
– Ты совсем сдурела?
– А что ты сразу испугался? В жизни всякое бывает. Может, я выйду сейчас на площадь, а на меня извозчик налетит. Вот мне и интересно: возьмешь ты моего ребенка к себе?
– Тата же в интернате!
– Ей там не понравилось и она вернулась.
– Ты не хуже моего знаешь, что мне некуда ее положить! – рявкнул Алов.
– Значит, в детдом… – задумчиво проговорила Галя. – Я так и знала.
– Ты уволена! – неожиданно для себя бухнул Алов и поспешно надавил на рычаг телефона – чтобы ничего не слушать и ничего не объяснять.
Внутри у него все клокотало от ярости: да что они себе позволяют? Одна не хочет работать, как следует, другой в интернате не нравится! Тоже мне – барыни выискались!
Алов снова вызвал Диану Михайловну:
– Проведите увольнение Дориной по приказу и позвоните дежурным: скажите, что ее пропуск аннулируется.
Диана Михайловна с благоговением смотрела на него. Она знала, что когда-то Галя была его любовницей.
– Вы пожертвовали ею из-за нас?
Алов поморщился:
– Да ничем я не жертвовал! Все, идите – не стойте над душой! Впрочем… дайте папиросу, если у вас еще остались.
