– Слушайте, я уже устал… Мне все это совершенно не нужно! У меня свои планы на жизнь!
Он понимал, что начинает грубить, и от этого еще больше распалялся.
– Вы обещали мне помочь с немцами Поволжья – и что же? Вы не привезли денег на фрахт! Вы обманули меня, выдав себя за Хильду Шульц… Я хотел взять у нее интервью и представить ее благотворителям из нашей церкви… А что мне делать с вами?
– Я понимаю, что вы не обязаны мне помогать… – начала Нина, но Зайберт ее перебил:
– Вот и прекрасно! Поезжайте в Шарлоттенбург – в этом районе живут русские иммигранты. Купите там газету с объявлениями о найме и идите служить хотя бы официанткой. Простите, но я устал от гостей!
Но Нина, казалось, ничего не слышала. Она подошла к Зайберту и, взяв его за плечи, заглянула ему в глаза.
– Клим был вашим другом – помогите мне выяснить, что с ним случилось! Мне больше не к кому обратиться.
Зайберт застонал. Ну, вот пожалуйста – она опять начала на него давить!
– Что я должна сделать, чтобы вы сходили со мной на телеграф?
«Оставить меня в покое!» – чуть не взвыл Зайберт.
– У меня есть записи о том, что случилось с Элькиным в лагере, – сказала Нина. – Я хотела отдать их Климу, но, может быть, они вам пригодятся?
Она сбегала в спальню и принесла вырванные из блокнота листки, исписанные мелким почерком.
Зайберт принялся читать. Ого! Лесосплав… трудовые лагеря… Его настроение тут же улучшилось.
– Ладно, давайте отправим еще одну телеграмму, – проворчал он. – Только писать будем на имя Магды – она должна знать, что происходит.
Пожалуй, «мемуары» Элькина можно было обратить в деньги. Зайберт давно догадывался, что лес, который Оскар Рейх собрался продать на шпалы, поставлялся из трудовых лагерей. Если в «Берлинер Тагеблатт» запустить статейку о том, что у советской древесины весьма темное происхождение, из этого выйдет первосортный скандал.
Можно будет вспомнить умершего в 1909 году бельгийского короля Леопольда II, который нажил громадное состояние за счет эксплуатации жителей Свободного государства Конго. Их обратили в рабство и заставили добывать каучук, а за малейшее неповиновение калечили и убивали. Эта история еще не забылась, и читатели сразу поймут, что в Советском Союзе происходит то же самое.
Статью следовало опубликовать под псевдонимом, а потом намекнуть Оскару Рейху, что если он не вложится в контрпропаганду, у его московских покровителей будет репутация, как у живодеров Леопольда.
Глава 35. Человеческая руда
1.
Трижды в день заключенным приносили еду: утром – кипяток и хлеб, днем – баланду и кашу, вечером – ту же кашу, только разогретую. Один раз в день арестантов водили в уборную и на прогулку по обледенелому двору.
Днем лежать на нарах не разрешалось, а по ночам Клим не мог спать: кругом тьма, за стеной шаги и лязг дверей – кого-то выводили в коридор, а кого-то заталкивали обратно в камеру. Через каждые десять минут тюремщик поворачивал выключатель и проверял – все ли в порядке.
Если Климу удавалось забыться сном, ему тут же начинал сниться кошмарный сон – будто он остался единственным выжившим членом экипажа на затертом во льдах судне. Это был полный набор главных человеческих страхов – нескончаемая полярная ночь, адский холод и полное одиночество. Но это было еще не самое ужасное. Во сне Клим осознавал, что у него нет другой еды, кроме замерзших насмерть товарищей, и, чтобы выжить, ему придется стать людоедом.
Трудно было придумать более подходящую аллегорию к его нынешней ситуации.
Нина рассказывала, что она чувствовала, когда ее арестовали китайцы: ее убивал не столько страх перед будущим, сколько несправедливость. Человеку всегда хочется верить, что плохое может случиться лишь с плохими людьми, а когда он сталкивается с обратным, это буквально парализует волю и разум. Теперь-то Клим понял, что именно произошло с обвиняемыми по Шахтинскому делу!
Он клялся себе, что никогда не унизится до ложных доносов и подлого спасения собственной шкуры – чем бы ему ни угрожали. Он проговаривал в уме ответы на самые каверзные вопросы, которые могли задать ему следователи, но прошло несколько дней, а его так никуда и не вызвали. Алов будто забыл о нем.
– Это хорошо, что тебя не таскают по следователям, – говорил Ахмед. – Перемены в тюрьме всегда к худшему.
Народу в камере все прибавлялось, и заключенные вынуждены были теснее сдвигаться на нарах, чтобы освободить место для вновь прибывших.
Как все-таки давило на нервы соседство с тремя десятками людей! Ты видишь все – как кто-то чешется, ковыряет в зубах, пользуется парашей, плачет, сморкается, грызет ногти… А твои соседи наблюдают за каждым твоим движением, – и тебе никуда от них не деться.
Бильярд – лысый староста камеры, давал каждому новичку прозвище: толстому темноволосому чиновнику – Пингвин, курсанту-летчику – Пропеллер, маленькому жокею с ипподрома – Шлепок. Клим так и остался Фокусником.
Привели нескольких священников, продавца из универмага, инженера и пианиста. Последнему легче всего давалось заключение: днем он сидел, закрыв глаза, и слушал звучащие у него в голове джазовые импровизации. По его губам блуждала счастливая улыбка.
Клим тоже старался уйти в фантастические миры.
Глубокий вдох, плечи назад, руки чуть в стороны – ладонями вверх. Тебя много: ты наполняешь собой пространство, растешь и поднимаешься над землей. Простор и свобода – это символы счастья, а тюрьма – символ беды, потому что на тебя давят со всех сторон – и физически, и морально. Волей-неволей ты подстраиваешься под это: брови нахмурены, спина сутула, кулаки стиснуты – ты съеживаешься и медленно погибаешь.
Клим повторял себе, что Нина уже в Берлине, а Китти приютили добрые люди. Только это и спасало его от отчаяния.
2.
– Рогов, без вещей на выход!
Клим поднялся. Примолкшие заключенные в испуге смотрели на него.
– Что, на допрос? – спросил Бильярд. – Ну, бог в помощь!
Клим вышел в коридор, и надзиратель с ухмылкой оглядел его несвежий костюм.
– Иди работать, ваше благородие! Хватит на нарах прохлаждаться.
Клим вздохнул от облегчения: значит, пока истязания откладываются.
Они спустились вниз, в подвал, и вошли в помещение, до потолка заставленное стеллажами с коричневыми папками. За конторкой сидел маленький усатый чекист и при свете зеленой лампы читал юмористический журнал «Крокодил».
– Приберись тут! – приказал он Климу и вручил ему ведро и ссохшуюся тряпку.
Такая работа – не наказание, а благословение – можно хоть немного размяться.
Отойдя в дальний угол, Клим принялся вытирать с полок пыль, но по неосторожности сдвинул несколько папок, и они грохнулись на пол.
