Форель висела, изящная и неподвижная, среди колыхания теней. Три мальчика с удочками вошли на мост, и мы все перегнулись через перила и начали смотреть на форель. Они ее знали. Она была местной знаменитостью.
– Эту форель ловят уже двадцать пять лет. В Бостоне один магазин обещал спиннинг за двадцать пять долларов тому, кто ее поймает.
– Ну и почему же вы ее не поймали? Разве вам не хочется получить спиннинг за двадцать пять долларов?
– Да, – сказали они. Перегнувшись через перила, они смотрели на форель. – Еще как! – сказал один.
– А я бы не взял спиннинг, – сказал другой. – Я бы взял деньгами.
– Может, они не согласятся, – сказал третий. – Вот увидишь, возьмешь спиннинг как миленький.
– А я его продам.
– Двадцать пять долларов тебе за него не выручить.
– А я возьму сколько дадут. На кой мне спиннинг за двадцать пять долларов, я вот этой удочкой наловлю не меньше.
И они начали говорить о том, что они купили бы на двадцать пять долларов. Говорили они все разом, настойчиво, воинственно, нетерпеливо, превращая нереальность в возможность, затем в вероятность, затем в неопровержимый факт, как говорят люди, претворяя свои желания в слова.
– Я бы купил лошадь и фургон, – сказал второй.
– Держи карман шире, – сказали остальные двое.
– А вот и купил бы. Я знаю, где их можно купить за двадцать пять долларов. Я знаю, кто их продаст.
– Ну и кто?
– А кто бы ни был. Куплю за двадцать пять долларов, вот и все.
– Как же, купишь, – сказали остальные двое. – Ничего он не знает. Только треплется.
– Ну да? – сказал он. Они продолжали потешаться над ним, но он больше ничего не говорил. Перегнувшись через перила, он смотрел на форель, которую уже истратил, и внезапно злость, враждебность исчезли из их голосов, словно и в их мыслях он уже поймал форель и купил свой фургон и лошадь, потому что и им было присуще это свойство взрослых, которых вид безмолвного превосходства способен убедить в чем угодно. Мне кажется, люди, тратящие друг друга и себя на слова, во всяком случае последовательны, когда приписывают мудрость молчащему языку, и некоторое время я ощущал, как эти двое торопливо ищут средства справиться с ним, отнять у него его фургон и лошадь.
– Тебе за спиннинг двадцать пять долларов не выручить, – сказал первый. – Спорим на что хочешь.
– Да он же еще форели-то не поймал! – внезапно сказал третий, и они оба закричали:
– А что я тебе говорю? Как этого человека зовут? А вот скажи, скажи! Нет такого человека, и все!
– Да заткнитесь вы, – сказал второй. – Смотрите, вот она.
Они перегнулись через перила, неподвижные, совсем одинаковые, и их удочки, тонкие косые линии в солнечном свете, тоже совсем одинаковые. Форель неторопливо поднялась к поверхности, чуть колышущаяся, растущая тень; снова крохотная воронка медленно растаяла, уносимая течением.
– Во дает! – пробормотал первый.
– Мы-то ее больше и не ловим, – сказал он. – Мы просто смотрим, как приезжие бостонцы стараются.
– А разве другой рыбы в этой заводи нет?
– Нет. Она всю разогнала. Лучше всего тут клюет пониже у омута.
– А вот и нет, – сказал второй. – У мастерской Биглоу клюет еще лучше, две на одну. – И они принялись спорить, где клюет лучше, а потом внезапно замолчали, глядя, как форель снова поднимается к поверхности и крутящийся водоворот засасывает кусочек неба. Я спросил, далеко ли до ближайшего города. Они объяснили.
– А трамвайная остановка вон там, ближняя то есть, – сказал второй, показывая назад на дорогу. – А вам куда?
– Никуда. Я просто гуляю.
– Вы из университета?
– Да. А в этом городе есть фабрики?
– Фабрики? – Они посмотрели на меня.
– Нет, – сказал второй. – В городе нету. – Они оглядели мой костюм. – Вы что, работу ищете?
– А мастерская Биглоу? – сказал третий. – Это же фабрика.
– Тоже мне фабрика! Ему настоящая нужна.
– С гудком, – сказал я. – Я ни одного часового гудка не слышал.
– А, – сказал второй. – На унитарианской церкви есть часы на колокольне. Можете узнать время по ним. А что, у вас на этой цепочке часов нет?
– Я их сломал сегодня утром. – Я показал им мои часы. Они принялись сосредоточенно их рассматривать.
– Еще идут, – сказал второй. – А почем такие часы?
– Это подарок, – сказал я. – Мне их подарил отец, когда я кончил школу.
– А вы что, канадец? – сказал третий. Волосы у него были рыжие.
– Почему канадец?
– Нет, он говорит вовсе не так, как они, – сказал второй. – Я слышал, как они говорят. А он говорит, как негры-певцы на ярмарке.
– Эй! – сказал третий. – Вот он тебя сейчас как стукнет!
– Это за что же?
– А ты сказал, что он говорит, как цветной.
– Заткнись ты, – сказал второй. – Как подыметесь на тот холм, так и увидите колокольню.
Я поблагодарил их.
– Удачной ловли. Только старушку вы не ловите. Она заслужила, чтобы ее оставили в покое.
– Эту рыбу никому не поймать, – сказал первый. Они перегнулись через перила, глядя в воду, три удочки в солнечном свете, как три косые нити желтого огня. Я шел по своей тени, снова втаптывая ее в узорную тень деревьев. Дорога изгибалась, уходя все выше от воды. Она пересекла гребень холма и извивами уходила вниз, увлекая взгляд, мысли вперед, под тихие зеленые своды, к квадратной башенке над деревьями и к круглому глазу часов, но еще очень далекому. Я сел на траву у дороги. Трава была высокой, неисчислимой. Тени на дороге были неподвижны, словно их нанесли по трафарету косыми карандашами солнечных лучей. Но это был всего только поезд, и мало-помалу он затих за деревьями, этот долгий звук, и тут я услышал мои часы и замирающий шум поезда, как будто он уносился через другой месяц, через другое лето, где-то еще, мчась под повисшей чайкой, и мчалось все. Кроме Джеральда. А он будет величественно грести в августейшем одиночестве через полдень, выгребая из полудня вверх по нескончаемому сияющему воздуху, как в апофеозе, возносясь в сонную бесконечность, где только он и чайка: она – ужасающе неподвижная, и он – в размеренных гребках и выносах весел, воплощение инерции, и мир, крохотный под их тенями на солнце. Кэдди этот мерзавец этот мерзавец Кэдди
Их голоса поднялись над гребнем, и три тонкие удочки, как уравновешенные нити бегущего огня. Они посмотрели на меня, проходя мимо, не замедляя шага.
– Ну, – сказал я, – что-то я ее не вижу.
– А мы ее и не ловили, – сказал первый. – Эту рыбу никому не поймать.
– Вон часы, – сказал второй, указывая. – Подойдите чуть поближе, и будет видно, который час.
