– Пора бы? – говорю я. – Когда это она возвращалась до темноты?
– Ей пора бы уже вернуться, – говорит она. – Когда я была девочкой…
– Тебя было кому на ум наставить, – говорю я. – А ее некому.
– Я ничего не могу с ней поделать, – говорит она. – Сколько ни пробовала.
– А мне по какой-то причине и попробовать не даешь, – говорю я. – Ну, так и будь довольна. – Я пошел к себе в комнату. Тихонько повернул ключ и стоял там, пока ручка не повернулась. Тут она говорит:
– Джейсон.
– Что? – говорю я.
– Я просто подумала, не случилось ли чего.
– Здесь – нет, – говорю я. – Обращайтесь по адресу.
– Я не хочу тебе надоедать, – говорит она.
– Рад слышать, – говорю я. – А то я не был уверен. Я думал, что, может быть, ошибаюсь. Тебе что-нибудь нужно?
Через минуту она говорит:
– Нет. Ничего. – И ушла. Я достал шкатулку, отсчитал деньги, снова спрятал шкатулку, отпер дверь и вышел. Я вспомнил было про камфору, а потом передумал, все равно уже поздно было. Да и поездка мне оставалась всего одна. Она стояла у своей двери и ждала.
– У тебя есть какое-нибудь поручение в город? – говорю я.
– Нет, – говорит она. – Я не хочу вмешиваться в твои дела. Но я не представляю, что я буду делать, если с тобой что-нибудь случится, Джейсон.
– У меня все в порядке, – говорю я. – Просто голова болит.
– Мне бы хотелось, чтобы ты принял аспирин, – говорит она. – Я знаю, ты не перестанешь пользоваться автомобилем.
– При чем тут автомобиль? – говорю я. – Как у человека может разболеться голова от автомобиля?
– Ты знаешь, что тебе всегда делалось нехорошо от бензина, – говорит она. – Еще когда ты был маленьким. Мне бы хотелось, чтобы ты принял аспирин.
– Ну, пусть и дальше хочется, – говорю я. – От этого вреда тебе не будет.
Я влез в машину и поехал назад в город. Только я свернул на улицу, как увидел, что навстречу несется «форд». И вдруг он остановился. Я услышал, как завизжали шины, он пошел юзом, дал задний, развернулся, и только я подумал, что за черт, как увидел этот красный галстук. А потом ее лицо в заднем окошке. Он рванул в боковой проезд. Я увидел, что он снова повернул, но только я выехал на параллельную улицу, а он уже сворачивает за угол и мчится как черт.
У меня в глазах стало красно. Чуть я узнал этот красный галстук после того, что я ей говорил, я про все забыл. Даже про головную боль вспомнил, только когда доехал до первой развилки и должен был остановиться. Вот мы тратим и тратим деньги на дороги, но, черт подери, это же все равно что ехать по крыше из гофрированного железа. Хотел бы я знать, как при таких условиях человек может догнать даже тачку. Я свой автомобиль берегу и не намерен разносить его на куски, словно какой-нибудь «форд». Ну, да ведь они его как пить дать угнали, так, конечно, им плевать. Я так говорю: кровь, она всегда сказывается. Если уж в тебе такая кровь, так от тебя чего угодно ждать можно. Я говорю, что бы там, по-твоему, ни была обязана для нее делать, ты все уже давно сделала. Я говорю, с этих пор тебе некого винить, кроме себя, потому что ты сама знаешь, как на твоем месте поступил бы любой разумный человек. Я говорю, если уж мне приходится все время разыгрывать из себя чертова сыщика, так я по крайней мере пойду туда, где мне за это будут платить.
Ну, так мне пришлось остановиться у развилки. Вот тут я и вспомнил про нее. Точно внутрь забрался кто-то с молотком и давай долбить. Я говорю: я пытался оберечь тебя от нее, я говорю: да пусть она идет ко всем чертям, как ей вздумается, и чем скорее, тем лучше. Я говорю: чего еще можно ждать, кроме заезжего коммивояжера и грошовых циркачей, ведь даже городские сопляки теперь обходят ее стороной. Ты не знаешь, что делается, говорю я, ты не слышишь разговоров, которые я слышу, и можешь побиться об заклад, я им затыкаю глотки. Я говорю: моя семья владела здесь рабами, когда вы все держали грошовые лавочки и ковыряли исполу землю, на которую ни один черномазый и глядеть не желал.
Если ковыряли. Хорошо, хоть Господь сделал что-то для этого края, ведь те, кто в нем живет, ни разу палец о палец не ударили. Вот сейчас, днем в пятницу, я прямо отсюда вижу полных три мили земли, которую никто и не думал вспахивать, а все сильные и здоровые мужчины, какие только есть в графстве, сидят сейчас в городе, в этом цирке. Да будь я умирающим с голоду приезжим, так мне даже не у кого было бы спросить, как добраться до города. А она хочет пичкать меня аспирином. Я говорю: нет уж, если я буду есть хлеб, так только за столом. Я говорю: вот ты распространяешься, скольким ты для нас жертвуешь, а сама могла бы покупать по десять новых платьев в год за те деньги, которые выбрасываешь на чертовы патентованные снадобья. Мне от нее нужны не лекарства, а только законная передышка, и она без всякого лечения пройдет, но до сих пор, пока мне приходится работать по десять часов в день, чтобы содержать полную кухню черномазых на той ноге, к которой они привыкли, и посылать их в цирк с черномазыми со всего графства, только этот-то уже опоздал. Когда он туда доберется, представление как раз кончится.
Ну, потом он поравнялся с машиной, и когда мне наконец удалось вбить в его башку, не проезжали ли мимо него двое людей в «форде», он сказал: да. Я поехал дальше и там, где ответвлялся проселок, увидел следы шин. Эб Рассел возился на своем участке, но я даже не стал его расспрашивать, и едва проехал его сарай, как увидел «форд». Спрятали, нечего сказать. Вот так всегда, что бы она ни делала. Я так говорю: меня ж даже не столько это возмущает, она ведь ничего с собой поделать не может, а то, как она плюет на свою семью и не желает соблюдать никаких приличий. Я все время боюсь, что наткнусь на них где-нибудь посреди улицы или под фургоном на площади, как на собачью свадьбу.
Я поставил машину и вылез. И вот теперь иди в обход через распаханное поле, единственное, которое я видел на всей дороге от города, и при каждом шаге тебя словно кто-то сзади дубиной по затылку бьет. Я все думал о том, что вот перейду поле и уж дальше пойду по ровной земле, не спотыкаясь на каждом шагу, но в лесу было полно кустов, крутись тут среди них, а потом я дошел до овражка, заросшего шиповником. Я пошел было вдоль него, но заросли становились все гуще и гуще, а Эрл тем временем небось названивает домой, чтобы узнать, где я, и совсем расстраивает мать.
Когда я наконец продрался через него, я уже так заплутался, что должен был остановиться, чтобы прикинуть, в какой стороне теперь машина. Я знал, что они где-нибудь рядом с ней, под ближайшим кустом, и потому повернул и стал пробираться назад к дороге. Но я никак не мог сообразить, далеко ли до нее, а потому то и дело останавливался и прислушивался, и тогда ногам переставала требоваться кровь, и она вся кидалась мне в голову, точно она вот-вот лопнет, а солнце опускалось как раз так, чтобы бить мне прямо в глаза, и в ушах у меня такой звон стоял, что я ничего не слышал. Я пошел дальше, стараясь ступать потише, и тут я вроде бы услышал собаку, а уж если она меня учует, так примчится сюда и поднимет такой тарарам, что можно будет все бросить.
