– А как, по-вашему, может кто-нибудь спать, если вы будете стоять в коридоре и кричать на людей ни свет ни заря? – сказала Дилси. Она начала подниматься по лестнице, тяжело преодолевая каждую ступеньку. – Я послала малого наверх полчаса назад.
Миссис Компсон глядела на нее, зажимая халат под подбородком.
– Что ты хочешь делать? – сказала она.
– Одену Бенджи и отведу его на кухню, чтоб он не разбудил Джейсона и Квентин, – сказала Дилси.
– А завтрак ты еще и не начинала готовить?
– Будет вам и завтрак, – сказала Дилси. – А вы шли бы в постель, пока Ластер у вас не затопит. Утро нынче холодное.
– Я это знаю, – сказала миссис Компсон. – У меня ноги как лед. Они так замерзли, что я проснулась. – Она наблюдала, как Дилси поднимается по ступенькам. На это ей потребовалось много времени. – Ты знаешь, как Джейсон сердится, если завтрак запаздывает, – сказала миссис Компсон.
– Я могу делать зараз только одно дело, – сказала Дилси. – Ложитесь-ка в постель, мало мне сегодня хлопот и без вас.
– Если ты бросаешь все, чтобы одеть Бенджамина, то мне, наверное, надо сойти вниз и заняться завтраком. Ты не хуже меня знаешь, как ведет себя Джейсон, если завтрак запаздывает.
– А кто будет есть то, что вы настряпаете, хотела бы я знать? – сказала Дилси. – Ну-ка, идите, – сказала она, карабкаясь по ступенькам. Миссис Компсон наблюдала, как она поднимается, одной рукой упираясь в стену, другой придерживая юбки.
– Ты что же, хочешь разбудить его только для того, чтобы одеть? – сказала она.
Дилси остановилась. Она стояла, занеся ногу над следующей ступенькой, упираясь рукой в стену, вырисовываясь неподвижной и бесформенной массой через серое пятно окна позади нее.
– Так он что, еще не проснулся? – сказала она.
– Когда я к нему заглянула, он еще спал, – сказала миссис Компсон. – Но ведь он обычно просыпается раньше. Он никогда не спит дольше половины восьмого. Ты сама знаешь.
Дилси ничего не сказала. Она просто перестала подниматься, но миссис Компсон, хотя видела она только вздутое пятно без глубины, тем не менее знала, что она чуть-чуть опустила лицо и стоит теперь, как корова под дождем, сжимая горлышко пустой грелки.
– Ведь не тебе приходится нести это бремя, – сказала миссис Компсон. – Это не твой долг. Ты-то можешь уехать. Ты-то не должна терпеть это изо дня в день. У тебя нет никаких обязательств перед ними, перед памятью мистера Компсона. Я знаю, ты никогда не питала к Джейсону добрых чувств. Ты никогда даже не пыталась этого скрывать.
Дилси ничего не сказала. Она медленно повернулась и пошла вниз, упираясь рукой в стену, перенося свое тело со ступеньки на ступеньку, как делают маленькие дети.
– Идите к себе, а его не тревожьте, – сказала она. – Не ходите туда больше. Я пошлю Ластера наверх, как разыщу. А вы его не тревожьте.
Она вернулась на кухню. Она заглянула в плиту, потом накинула фартук на голову, и надела шинель, и открыла наружную дверь, и оглядела двор. Капли измороси били ее по лицу, жесткие и крохотные, но больше нигде вокруг не было видно никакого движения. Дилси спустилась с крыльца, осторожно, словно стараясь не шуметь, и пошла за угол кухни. И тут же Ластер быстро и невинно возник из двери погреба.
Дилси остановилась.
– Чего это ты затеял? – спросила она.
– Ничего, – сказал Ластер. – Мистер Джейсон велел мне поискать, откуда в погреб натекает вода.
– Когда он тебе это велел? – сказала Дилси. – На прошлый Новый год, так?
– Я просто подумал, что вот посмотрю, пока они спят, – сказал Ластер. Дилси подошла к двери. Он посторонился, и она заглянула во тьму, пропитанную запахом сырой земли, плесени и резины.
– Хм, – сказала Дилси. Она опять посмотрела на Ластера. Он ответил ей ясным, невинным и открытым взглядом. – Не знаю, чего ты затеял, но только не дело, это уж верно. Решил изводить меня нынче, как все они, так, что ли? Ну-ка иди наверх к Бенджи, слышишь?
– Да, мэм, – сказал Ластер. Он быстро пошел к кухонному крыльцу.
– Э-эй! – сказала Дилси. – Принеси-ка мне прежде еще одну охапку дров.
– Да, мэм, – сказал он, пробежал мимо нее но ступенькам и направился к поленнице. Когда минуту спустя он вновь наткнулся на дверь, вновь невидимый и слепой за пределами своей дровяной ипостаси, Дилси открыла дверь и твердой рукой провела его через кухню.
– Только опять брось их в ящик, – сказала она. – Только брось!
– Я ж не нарочно, – пыхтя, сказал Ластер. – По-другому я ж не могу.
– Тогда стой и держи их, – сказала Дилси. Она начала снимать с груды по одному полену. – Что это на тебя нынче нашло? Сколько я тебя раньше за дровами ни посылала, больше шести плашек зараз ты не приносил, хоть тебя убей. Чего это ты хочешь у меня выпросить? Что, цирк не уехал, что ли?
– Нет, мэм. Уехал.
Она уложила в ящик последнее полено.
– Ну а теперь иди к Бенджи, как тебе было велено, – сказала она. – И я не желаю, чтоб на меня опять с лестницы кричали, пока я не позвоню к завтраку. Слышишь?
– Да, мэм, – сказал Ластер. Он исчез за внутренней дверью. Дилси подбросила поленьев в плиту и вернулась к доске для теста. Вскоре она снова запела.
В кухне становилось все теплее. И пока Дилси ковыляла по ней, собирая составные части завтрака, обдумывая его, пепельный оттенок, из-за которого в это утро казалось, будто ее кожа, как и кожа Ластера, слегка присыпана древесной золой, исчез, сменился глубоким глянцевитым тоном. На стене над буфетом тикали невидимые часы, доступные взгляду только вечером, когда зажигалась лампа, но и тогда загадочные и неисповедимые, потому что у них была только одна стрелка. С предварительным хрипом, словно откашлявшись, они пробили пять раз.
– Восемь часов, – сказала Дилси. Она остановилась и отклонила голову, прислушиваясь. Но не услышала ничего, кроме звука часов и огня. Она открыла духовку, посмотрела на противень с лепешками и так, нагнувшись, неподвижно ждала, пока кто-то спускался по лестнице. Она слышала, как шаги пересекли столовую, потом внутренняя дверь распахнулась и вошел Ластер, а за ним крупный мужчина, словно слепленный из вещества, частицы которого никак не желали прилипать друг к другу и к поддерживавшему их костяку. Его кожа была мертвенной, безволосой и опухшей, двигался он вперевалку, как ученый медведь. Его светлые и мягкие волосы были аккуратно зачесаны на лоб, как у детей на дагерротипах. Глаза у него были нежной васильковой синевы, толстогубый слюнявый рот полуоткрыт.
– Он замерз? – спросила Дилси. Она обтерла руки о фартук и потрогала его руку.
– Он, может, и нет, а я замерз, – сказал Ластер. – На Пасху почему-то всегда холодно. Я ни одной теплой Пасхи не упомню. Мисс Каролина говорит, чтоб ты не утруждалась, что она обойдется без грелки, если тебе некогда ее налить.
