Он повторил свой рассказ, одну только суть, по-видимому, извлекая какое-то удовольствие из своего унижения и бессилия. Шериф, казалось, его не слушал.
– Джейсон, – сказал он. – А зачем вы прятали в доме три тысячи долларов?
– Зачем? – сказал Джейсон. – Где я держу мои деньги, мое дело. Ваше дело помочь мне их вернуть.
– А ваша мать знала, что вы храните дома такую сумму?
– Послушайте, – сказал Джейсон. – В моем доме произошло ограбление. Я знаю, кто это сделал и где они находятся. Я обращаюсь к вам, как к представителю закона, и еще раз спрашиваю вас, намерены вы что-либо предпринять для возвращения мне моей собственности или нет?
– А что вы сделаете с девчонкой, если поймаете их?
– Ничего, – сказал Джейсон. – Ни-че-го. Я к ней и пальцем не прикоснусь. К суке, которая стоила мне места, единственного моего шанса в жизни, которая убила моего отца, и каждый день укорачивает жизнь моей матери, и сделала мое имя посмешищем в городе. Я ей ничего не сделаю, – сказал он. – Ни-че-го.
– Это вы довели девочку до того, что она сбежала, Джейсон, – сказал шериф.
– Как я устраиваю жизнь моей семьи, не ваше дело, – сказал Джейсон. – Собираетесь вы помочь мне или нет?
– Вы довели ее до того, что она сбежала из дому, – сказал шериф. – И у меня есть кое-какие подозрения, чьи это деньги на самом деле, хотя, пожалуй, узнать наверное я это никогда не узнаю.
Джейсон стоял, медленно перекручивая поля зажатой в руке шляпы. Он сказал негромко:
– Вы, значит, ничего не сделаете, чтобы поймать их?
– Это не мое дело, Джейсон. Будь у вас доказательства, мне пришлось бы принимать меры. А пока, как ни погляди, это не мое дело.
– Так, значит? – сказал Джейсон. – Подумайте хорошенько.
– Так, Джейсон.
– Ну, ладно, – сказал Джейсон. Он надел шляпу. – Вы еще пожалеете. Не так уж я беспомощен. Это вам не Россия, где для человека с бляхой уже и закон не писан.
Он спустился по ступенькам, и сел в автомобиль, и завел мотор. Шериф смотрел, как он отъехал, развернулся и промчался мимо в сторону города.
Колокольный звон снова несся высоко в бегущем солнечном свете яркими растрепанными лохмотьями звука. Джейсон остановился у бензоколонки и велел проверить шины и наполнить бак.
– Далеко собрались? – спросил его негр. Он ничего не ответил. – Похоже, что все-таки распогодилось, – сказал негр.
– Распогодилось, черт, – сказал Джейсон. – К двенадцати будет лить черт-те как. – Он посмотрел на небо, представляя себе дождь, скользкую глину дорог, свой автомобиль, застрявший в милях и милях от города. Он думал об этом с торжеством – о том, что, отправившись теперь, он останется без обеда и в утолении потребности спешить к полудню окажется как раз на самом дальнем расстоянии от обоих городков. Ему представилось, что таким образом обстоятельства складываются в его пользу, и потому он сказал негру:
– Какого черта ты копаешься? Тебе кто-нибудь заплатил, чтобы ты задержал мой автомобиль тут подольше?
– Да в этой шине вовсе воздуху не осталось, – сказал негр.
– Ну, так убирайся ко всем чертям и дай мне шланг, – сказал Джейсон.
– Теперь-то она накачана, – сказал негр, выпрямляясь. – Можете себе ехать.
Джейсон сел, завел мотор и уехал. Он поставил вторую скорость, мотор зачихал и закашлял, и он начал насиловать мотор, давая полный газ и злобно включая и выключая подсос.
– Будет дождь, – сказал он. – Даст полдороги проехать и польет как из ведра. – И он выехал из колокольного звона и из городка, представляя, как вязнет в грязи, разыскивая упряжку. – И все эти сукины дети будут, конечно, в церкви. – Он представил себе, как в конце концов разыщет церковь и заберет упряжку и как хозяин выбежит с криком, а он ударом свалит его с ног. – Я Джейсон Компсон. Посмотрим, как вы меня остановите. Посмотрим, как вы выберете в шерифы человека, который сможет меня остановить, – сказал он, представляя, как входит в здание суда по главе колонны солдат и выволакивает шерифа наружу. – Думает, что будет сидеть сложа руки и смотреть, как я лишаюсь места. Я ему покажу место.
О своей племяннице он не думал вовсе, ни о реальной ценности денег. И она, и они в течение десяти лет не имели для него ни собственного существования, ни личности; вместе они всего лишь символизировали место в банке, которого он лишился, еще не получив его.
Воздух просветлел, бегущие пятна теней больше не сливались воедино, и ему представилось, что проясняющийся день – это еще один коварный удар врага, новая битва, в которую он несет старые раны. Время от времени он проезжал мимо церквей, некрашеных дощатых сооружений со шпилями из кровельного железа, возле них были привязаны упряжки и стояли потрепанные автомобили, и ему представлялось, что каждая из них – пост, с которого арьергард Обстоятельств мимолетно оглядывается на него.
– И будь Ты тоже проклят, – сказал он. – Посмотрим, сможешь ли Ты меня остановить. – И представил себе, как во главе своей колонны солдат с закованным шерифом позади он стащит Всемогущего с Его престола, если понадобится; и увидел легионы и ада и небес в боевом строю, сквозь которые он прокладывает себе дорогу и наконец-то хватает убегающую племянницу.
Ветер дул с юго-востока. Он непрерывно бил в его щеку. Казалось, он чувствовал, как непрерывное давление ветра проникает в глубину его черепа, и внезапно с обычным зловещим предчувствием он нажал на тормоз, и остановил автомобиль, и замер на сиденье. Потом он положил руку на шею и начал сыпать проклятиями, и сидел так, и сыпал проклятиями, хрипло шепча. Когда ему приходилось отправляться в дальние поездки, он на всякий случай брал с собой платок, смоченный в камфоре, и как только выезжал из городка, обвязывал им шею, чтобы вдыхать пары, и вот теперь он вылез и поднял подушки сиденья в надежде, что там найдется забытый платок. Он пошарил под обоими сиденьями и опять постоял немного, сыпля проклятиями, ощущая, что его торжество обернулось насмешкой над ним же. Он прислонился к дверце и закрыл глаза. Он мог вернуться и взять забытую камфору или же поехать дальше. И в том и в другом случае голова у него будет раскалываться, но дома он наверняка найдет камфору и в воскресенье, а если поедет дальше, то еще неизвестно. Но если он вернется, то попадет в Моттсон на полтора часа позже.
– Может, если я поеду медленно, – сказал он. – Может, если я поеду медленно, думая о чем-нибудь другом…
Он влез в машину и тронулся.
– Я буду думать о чем-нибудь другом, – сказал он и начал думать о Лорейн. Он воображал, что лежит с ней в постели, но только он просто лежал возле нее и упрашивал помочь ему, потом он опять подумал о деньгах и о том, что его перехитрила женщина, девчонка. Если бы он мог уверить себя, что его обокрал мужчина. Но чтоб у него было украдено то, что должно было компенсировать ему потерянное место, то, что он приобрел ценой таких усилий и риска, да еще украдено самим символом утраченного места и – что хуже всего – стервой девчонкой. Он ехал вперед, укрывая лицо от упрямого ветра краем воротника.
