– Как скажет муж…
– Естественно и похвально.
– Кто тут меня поминает добрым словом? – спросил, подходя и улыбаясь, Аларих.
– Мы оба. Жена твоя, господин воин, хочет купить серскую вышивку на шелке, но говорит, что решаешь ты.
– Ну и что же выбрал мой Зяблик? – спросил Аларих, обнимая Евфимию.
– Вот это персидское покрывало с птицами! И еще вот эту птичку…
– Ну, покрывало даже очень подойдет к уже купленному ковру, а вот зачем тебе эта картинка, где вышита всего одна пичуга?
– А ты знаешь, Аларих, что это за птичка?
– Откуда же? Это ведь не дичь – в дичи я разбираюсь, а что касается прочих птиц, то могу сову от чайки да орла от вороны отличить, а из малых птах разве что соловья на слух узнаю…
– А это – зяблик!
– Ах вон оно что… Ну что ж, придется купить тебе этого зяблика. А птичка и впрямь на тебя похожа: такая же любопытная и неосторожная. Эдакая кроха, а не боится сунуть носик в такой огромный цветок. А что за цветок, кстати?
– Это пион, – сказала Евфимия.
– Пион, как считают серские вышивальщицы, символ плотской любви и страсти, – сказал купец, солидно поглаживая бороду.
– Нам это подходит, – заявил Аларих, – пусть мальчишка завернет в полотно!
– А может, вы возьмете пару журавлей или аистов? Птичья пара – это символ счастливого и спокойного брака. Или вот бабочки: смотрите, сколько их на одной картинке, и все такие яркие, разноцветные… Это школа Шу, почти такая же древняя, как и школа Сучжоу
[72]
. Бабочки – символ безмятежной радости и веселья.
– По-моему, и это неплохо! – сказал Аларих.
– А я хочу пион и зяблика… – прошептала Евфимия, едва не плача.
– Ладно, будь по-твоему! – решительно сказал Аларих.
– Я как христианин, конечно же, не то чтоб верю в приметы, – сказал купец, задумчиво продолжая поглаживать бороду, – но на всякий случай должен вас предупредить. Вышивальщицы мне рассказывали, что по законам дао пион можно держать в доме, когда любовь еще молода и цветет: он будто бы означает любовный пыл и страсть. Но с рождением первого ребенка этот цветок становится опасен: примета почему-то меняется и пион означает уже склонность к неверности и коварству. Я это говорю вам как бы в шутку, но, знаете ли… Мы, купцы, как и вы, воины, все-таки склонны придавать приметам кое-какое значение… Дела-то у нас опасные, не ровен час, знаете ли… А уж серсы в них верят все поголовно: их вера им это позволяет.
– Спасибо. Учту. Про серсов с их приметами я мало что знаю, но думаю, что ко времени рождения нашего первенца эта картинка уже надоест моей жене, и мы ее просто кому-нибудь подарим.
– Это будет мудро, – кивнул старый купец.
– И сколько же она стоит? – спросил Аларих, разглядывая вышивку.
Купец назвал сумму, и Аларих с Евфимией переглянулись: маленькая картинка с зябликом стоила столько же, сколько большое персидское покрывало! Глаза Евфимии налились слезами, и она опустила голову.
– Ты получишь и то и другое, – сказал Аларих и тут же, не торгуясь, выложил деньги.
Купец немного подумал и четвертую часть платы вернул Алариху.
– Я, господин, обещал твоей жене уступить как дочери купца.
Тут Евфимия вдруг засмущалась, подошла к Алариху и что-то прошептала ему на ухо. Тот сначала нахмурился, а потом сказал:
– Ну что ж, если ты считаешь, что уже пора готовиться… Уважаемый, у нас скоро будет ребенок, и вот жена моя хотела бы купить у тебя еще шелковой ткани и ниток, чтобы сшить ему крестильную рубашку и пару нарядных одежек.
– Хоть и рановато, но я заранее поздравляю вас с первенцем. Супруга твоя права, господин воин, такие вещи надо готовить заранее. Иди за мной, милая госпожа, я покажу тебе самые тонкие и мягкие ткани и самые яркие шелка для вышивки.
Вскоре из лавки купца вышла сияющая Евфимия, одной рукой прижимая к груди пергаментную трубку, в которую была помещена картина, а в другой неся узелок с покрывалом и будущим приданым ребенку; следом шел Аларих с зашитым в парусину ковром на плече: после дорогих покупок он не захотел тратиться на носильщика и сам понес его в гостиницу.
– Как ты считаешь, Аларих, это ничего, что мы потратили столько денег на красивые вещи, которые нам совсем не понадобятся в дороге? Кроме приданого малышу, конечно: за него я примусь сегодня же! – озабоченно сказала Евфимия: ей хотелось продемонстрировать хозяйственность.
– Кто сказал, что они бесполезны? Это очень хорошо вложенные деньги: вещи эти будут украшать дом не меньше ста лет и больше нигде мы не смогли бы сделать такие прекрасные покупки так дешево. К тому же ковер нам не помешает, если мы будем ночевать в шатре.
– Сейчас уже весна, и с каждым днем становится теплее!
– Но не на горных перевалах, где еще лежит снег! Вот дойдем до моря и повернем на север, а там нам предстоит пройти через такой перевал. К тому же ковер защищает не только от холода, но и от змей, скорпионов и прочей ползающей нечисти.
– Какие страшные вещи ты рассказываешь, Аларих. Ты нарочно меня пугаешь?
– А ты только сейчас догадалась?
Оба засмеялись.
– Горы меня пугают, а вот до моря хочется добраться поскорее.
– Мы там будем совсем скоро, если больше нигде не задержимся. А дальше нам предстоит недельное плавание до Атталеи
[73]
, и ты еще успеешь насмотреться на море.
Глава десятая
Старая нищенка в изодранном плаще держала путь из Самосаты в Эдессу; шла она по самой обочине дороги, опираясь на самодельный посох с заостренным нижним концом и раздвоенным верхним. Мимо нее в обе стороны двигались то всадники, то крестьяне на телегах, то закрытые экипажи, а порой и целые караваны верблюдов. Крестьяне иногда подсаживали старуху и везли ее либо до поворота, где им надо было сворачивать с большой дороги, либо до постоялого двора, где они останавливались на ночлег: нищенка же слезала с телеги, благодарила и продолжала путь.
Она нигде на ночь не останавливалась, потому что очень спешила. Когда сил идти не оставалось, старая женщина сходила с обочины у какого-нибудь дерева или большого камня и засыпала, прислонясь к нему спиной; но стоило ей почувствовать сквозь сон, что она уже способна продолжать путь, она тут же подымалась и ковыляла дальше. По ночам старуха спала совсем мало, потому как ночами холодно было на дороге, а заплатить за ночлег ей было нечем. По утрам, если на дороге попадался поселок или небольшой городок, она обязательно заходила в Божий храм, молилась, просила помощи у Бога, а потом выходила на паперть, протягивала руку и точно с таким же доверием просила помощи у людей. Ей соболезновали и охотно подавали, она сердечно благодарила и, набрав горстку мелких монет, шла дальше. На участливые вопросы она не отвечала, от приглашений отказывалась, но охотно принимала хлеб и любую другую еду.
