Был солнечный день, работать при таком свете было легко и удобно, мастерицы тихонько пели, а Фотий сидел над корзиной с обрезками и что-то довольно гукал, перебирая разноцветные лоскутки. При входе хозяйки вышивальщицы прекратили пение и встали. Фиона подошла к одним пяльцам, к другим, посмотрела на вышивки и осталась довольна. Она уже собиралась уходить, как в наступившей тишине раздался громкий радостный возглас малыша: это луч солнца упал на его золотую головку и заиграл на ярких лоскутках. Фиона покосилась на него и отвернулась, продолжая рассматривать вышивку. И никто не заметил, как Фотий, то ли привлеченный густым запахом розового масла, исходящим от одежды Фионы, то ли попросту принявши ее за мать, вдруг быстро подполз к ней и уткнулся ей в ноги.
– Что такое?! – резко вскрикнула Фиона. – Уберите это от меня!
Евфимия подскочила, подняла мальчика и прижала его к груди. А он, не испугавшись грозного окрика и не почувствовав испуга матери, протянул ручонку к ярким сине-золотым бусам, украшавшим грудь хозяйки.
Та, нахмурившись, отодвинулась, но принялась пристально разглядывать младенца, потом отвернулась и сказала Кассии:
– Унесите отсюда этого щенка! Я не желаю, чтобы мой наряд и платья моих дочерей провоняли младенцами!
Кассия молча склонила голову в знак послушания.
– Я проверю! – предупредила хозяйка и вышла за дверь.
Евфимия стояла ни жива ни мертва.
– Но в пещерке моей стоит такой холод! – сказала она Кассии, когда шаги хозяйки затихли. – Малышу будет там холодно и страшно одному! По ночам я согреваю его своим телом, но как он будет без меня днем, когда я буду уходить на работу?
– Не бойся, милая, и не кручинься, – сказала Кассия, подходя к ней и обнимая ее, – мы поставим в твое жилище жаровню и будем следить, чтобы в ней всегда были уголья.
– Но в пещеру в поисках тепла могут заползти змеи: я уже как-то согнала одну прямо с моей постели!
– А мы обложим колыбель изнутри овечьей куделью: мальчику будет в ней тепло и уютно, а змеи не заползут в такую колыбель: они, как и скорпионы, боятся овечьей шерсти, потому что овцы их загрызают.
– Почему она вдруг так разъярилась на моего сына, если осенью сама велела поставить его колыбель в мастерскую?
– Тогда она думала лишь о том, чтобы ты не стала медленнее работать, беспокоясь о ребенке. А сегодня она, должно быть, в скверном расположении духа, вот малыш и попался ей под горячую руку. Да еще, говорят, она вообще дурно относится ко всем маленьким мальчикам, ведь сама она никак не может родить сына Алариху.
Евфимия опустила голову и замолчала.
* * *
Расстроенная Кассия приказала девушкам помочь Евфимии перенести колыбель в пещерку и выстелить там полы необработанной куделью, хранящей запах овец.
А вечером к Евфимии пришла Кифия и разъяснила причину гнева Фионы.
– Хозяйка устроила сегодня ссору с Аларихом. Она кричала ему: «Неужели ты и теперь будешь отрицать, что сожительствовал с этой рабыней, ведь ребенок как две капли воды похож на тебя, у него даже улыбка твоя!»
– А что ответил Аларих?
– Ох, Евфимия, мне больно это тебе говорить, но братец мой повел себя как последний трус. Он сказал ей: «Я уже сто раз говорил тебе, что я не был с этой девкой. А если ты на нее гневаешься, так ведь она твоя рабыня, поступай с ней и ее пащенком, как сама знаешь».
Евфимия схватилась за голову обеими руками и зарыдала в голос. Кифия обняла ее и стала успокаивать, но та была безутешна.
* * *
Прошло несколько дней. Маленький Фотий оставался теперь один в пещере, а Евфимия мрачно сидела за вышивкой, не пела вместе со всеми и ни с кем не разговаривала. По нескольку раз в день она отпрашивалась у Кассии проведать сына, бегала к своей пещере, часто заставала бедного Фотия плачущим, брала его на руки, успокаивала, кормила, но всякий раз должна была снова возвращаться в мастерскую, подлив масла в светильник, который теперь постоянно держала зажженным.
Однажды она вошла в пещерку и услышала, что мальчик хрипит и задыхается. «Простудился!» – подумала она, но, склонившись к младенцу, увидела, что из его ротика течет пена синеватого цвета. «Змея укусила!» – в ужасе подумала Евфимия и, схватив клочок кудели, обтерла эту пену и сунула кудель в свою поясную сумочку, чтобы показать лекарю, а затем выхватила Фотия из колыбели и помчалась с ним к господскому дому.
– Помогите! Моего ребенка укусила змея! – кричала насмерть перепуганная молодая мать всем встреченным рабам и слугам. Ее окружили люди, сочувствуя ей, а кто-то догадался позвать Кифию и хозяйку.
– Лекаря! Скорее лекаря: мой ребенок умирает! – кричала Евфимия, прижимая к груди маленькое тельце, не замечая, что оно уже начало холодеть.
– Не умирает, а уже испустил дух! – холодно сказала Фиона, внимательно посмотрев на лицо младенца. – Заберите его у нее и заройте в навозную кучу, как падаль!
Кто-то и впрямь протянул руки, чтобы забрать из рук Евфимии мертвого мальчика.
Евфимия прижала его к груди и, обернувшись, к Фионе, закричала:
– Это ты убила моего ребенка!
– Замолчи, мерзавка! – крикнула Фиона и ударила ее унизанной перстнями рукой по лицу. Из оцарапанной щеки Евфимии потекла кровь. – Как ты смеешь клеветать на меня? Я прикажу запороть тебя до смерти!
– Успокойся, хозяйка! – сказала Кифия так громко, чтобы ее услышали все, в том числе и бедная мать. – Евфимия хочет сказать, что это ты приказала держать ребенка в пещере, и там его ужалила змея. Но скорее всего это не змеиный укус, а обычная детская горловая болезнь, при которой ребенок задыхается. Бедняжка сама не понимает, что говорит, уж пожалей ее, госпожа. А ребенка надо похоронить по-христиански, это крещеное дитя.
– Пусть научится думать, что говорит, – сказала Фиона, немного остывая. – Заберите у нее мертвое дитя и похороните как знаете, а ее отведите в камору для наказанных и заприте там: пусть посидит на холодке и придет в себя.
Ребенка у рыдающей Евфимии отобрали, а ее саму повели в камору – небольшой чулан с одним маленьким окошком под сводом, куда запирали провинившихся рабов. По дороге она вдруг подняла глаза и увидела на галерее второго этажа Алариха, наблюдавшего сцену во дворе и, судя по виду, даже и не помышлявшего вмешаться.
– Будь проклят, ты, детоубийца! Бог тебя накажет за это злодеяние! – крикнула она Алариху по-арамейски, но никто во дворе, кроме разве что Кифии, не понял ее и не обратил внимания на эти слова. Родного языка Евфимии люди не знали, а глаз ее не видели, потому что лицо несчастной было закрыто растерзанными в горе волосами.
* * *
Маленького Фотия обмыли, нарядили в его чудесную крестильную рубашечку, завернули в чистые пелены и отпели в домашней церкви. Потом Кифия и Кассия с вышивальщицами в сопровождении нескольких рабов отнесли крошечный трупик в большую погребальную пещеру для рабов на краю сада. Рабы отодвинули камень, закрывавший вход, женщины уложили маленький белый свиток на возвышении, среди других спеленутых мертвых тел, и снова задвинули тяжелый камень.
