– Разбои-то прекратились, но злотниковской жене еще досталось. Два раза ее дом грабили, все золото искали, а потом и вовсе спалили. Еле успела с сыном во двор выбежать.
– И как же она без дома да с малым дитем на руках? – Август сочувственно покивал головой.
– Хорошо, – бросила Анфиса с неожиданным раздражением. – Она красивая была. После смерти Злотникова к ней стал Савва Сидорович захаживать. Он к тому времени как раз овдовел. Приглянулась вдова ему так, что он ей и дом новый построил, и хозяйством одарил. Про подарки и украшения я лучше помолчу. – Анфиса завистливо вздохнула. – Долго она у него в полюбовницах числилась. Лет десять точно, пока красоту ее время не съело. Бабий век, он ведь короток. – Она снова вздохнула, но на сей раз тоскливо, подумала, наверное, о собственной неминуемой старости. – Но ушел он красиво, ничего из подаренного забирать не стал, все ей оставил. Да только недолго она тому богатству радовалась, через год слегла от какой-то неведомой хвори, а там и померла. И остался Сергей Злотников, сын ее единственный, круглым сиротой в неполных шестнадцать годков. А на нем все: и дом, и немалое хозяйство.
– А что же Савва Сидорович его к себе на завод не взял? – спросил Август. – Не помог по старой памяти?
– Не знаю. – Было очевидно, что это незнание Анфису злит. – Может, и предлагал Савва Сидорович ему помощь. А может, и не вспомнил даже. Только Сергей Злотников на заводе ни дня не работал, а пошел по проторенной дороге в старатели.
– И надо думать, преуспел? – предположил Федор.
– И очень быстро, – согласилась Анфиса. – Видно, отцовская удача к нему перешла.
– Не назвал бы я мученическую смерть большой удачей, – пробормотал Август.
– А Сергей Злотников хорошо запомнил, через что его отец пострадал. Сам он почти не пьет и артель свою держит железно. Попасть к нему – большая удача, но и служить ему нужно верой и правдой, слушаться его нужно беспрекословно.
– И что же случается с ослушниками? – спросил Август заинтересованно.
– Пропадают, – сказала Анфиса шепотом. – Один, помнится, напился пьяным и к Злотникову драться полез. Утром-то, знамо дело, протрезвел и каяться пришел. Злотников его простил, вот только из следующей экспедиции парень тот не вернулся. Артельщики сказали – утонул. А сам утонул или помог кто, о том неизвестно.
– Любопытно-то как! – Август потер ладонь об ладонь. – А были еще отступники?
– Были. Один припрятывал намытое золото, думал, никто не узнает. Вот только узнали.
– Тоже в реке утонул?
– Нет, оступился и свернул себе шею. И все артельщики подтвердили, что оступился. – Анфиса сказала это с непонятной радостью, словно не было в убийстве и круговой поруке ничего постыдного и преступного. – А еще один что-то с Сергеем не поделил, так его камнепадом зашибло. Насмерть.
– А этот ваш Андрон тоже мог нечаянно себе шею свернуть. Оступился на льду – и все дела. – Август многозначительно пошевелил бровями.
– Не мог, – сказала Анфиса уверенно.
– Почему же?
– Вот сразу видно, Август Адамович, что вы не из здешних мест. Без лишней надобности у нас на озеро никто не ходит, особенно в полную луну, да еще и после метели.
– Так летом-то понятно, летом в озере можно утонуть, а зимой-то вода замерзает.
– Замерзает, – кивнула Анфиса. – Да только он свое и зимой возьмет. Особенно когда метель.
– До чего же мудрено у вас тут все в глубинке! – Август отодвинул давно уже опустевшую тарелку. Анфиса так увлеклась разговором, что не подумала предложить ему добавки.
– Мудрено – не мудрено, а Митяя я с вами на озеро не пущу, так и знайте! – Она уперлась кулаками в крутые бока. – Брат у меня один, даром что оглоед. И вам ехать не советую. Что вы забыли на том острове? – В голосе ее снова послышались ревнивые нотки.
– Ну, коли не пустишь Митяя, так мы сами, без него. – Август встал из-за стола. – Чай, не маленькие…
* * *
И вот они подъехали к озеру, которое – удивительно дело! – даже зимой было похоже на серебряное зеркало. Наверное, невидимый и неощутимый на берегу ветер сметал с его замерзшей поверхности снег, превращая в гигантский каток.
На лед жеребец ступил осторожно, цокнул подкованным копытом, высекая белые искры, испуганно всхрапнул, попятился, но, подчиняясь удару кнута, медленно двинулся вперед. И уже через несколько минут седоки увидели, в какую дивную красоту превратилась замерзшая озерная вода. Чем дальше от берега, тем прозрачнее становился лед, и в глубине его все чаще встречались удивительные узоры. Мороз превратил воду где в звезды, где в диковинные цветы, а где и вовсе в гигантские колонны, поднимающиеся, кажется, с самого озерного дна.
– Невероятно! Восхитительно! Никогда, слышишь, Федя, никогда простому смертному не превзойти мать-природу, каким бы гением он себя ни мнил!
С каждым сказанным словом голос Августа становился все громче, и не из-за присущей ему склонности к экзальтации, а из-за усилившегося, не пойми откуда налетевшего ветра. Это был странный ветер, он дул не прямо, а словно бы по спирали, сбивая жеребца с дороги, задавая их пути немыслимую траекторию. Ветер вел их по большой дуге, и путники, враз окоченевшие, не сразу поняли, что это тоже спираль, невидимая, закручивающаяся вокруг заснеженного острова. И свернуть с этого заданного невидимыми силами пути не было никакой возможности. Стоило только Федору направить сани прямо к острову, как ветер едва не сбивал жеребца с ног. Чтобы он окончательно не обессилел и, чего доброго, не переломал на льду ноги, пришлось подчиниться. Теперь дело пошло веселее. Мешал только холод. От холода зуб не попадал на зуб, руки коченели даже в рукавицах. А ледяной рисунок под копытами коня начал меняться. Они заметили это, когда обогнули остров по большой дуге и перешли на другой, чуть более узкий виток. Здесь лед выглядел как враз замерзшая огромная водяная воронка с черной громадиной острова в центре, и теперь сани скользили по этой ледяной спирали, как по рельсам. Чем ближе был остров, тем сложнее было с них свернуть. Федору начало казаться, что и вовсе не возможно. А еще он стал сомневаться, что это их вынужденное кружение когда-нибудь вообще закончится. Надо было слушать Анфису…
Холод и тяжелый путь утомили Августа, и он, счастливчик, отхлебнув из припасенной фляжки коньяку, задремал, а Федору не осталось ничего другого, как молить Господа, чтобы невидимое течение не швырнуло их сани на черные скалы. Он и сам уже начал придремывать от все усиливающегося, до самых костей пробирающего холода, когда услышал волчий вой. В поднявшейся вьюжной круговерти позади саней Федору чудились серые тени. Жеребец их тоже чуял. Он взвился на дыбы, закричал испуганно, почти по-человечьи, и рванул вперед с удвоенной силой. Не нужен был даже кнут. Вот только остров не становился ближе…
А потом Федор услышал новый звук. Звук этот был тих и мелодичен, но удивительным образом заглушал и свист ветра, и волчий вой. Мало того, он, кажется, усмирял ветер, и почти выбившийся из сил жеребец вдруг вскинул голову к серому небу, заржал и помчался вперед размеренной рысью. Не по дуге, а по прямой. Прямо к острову, на котором Федор сумел разглядеть тонкую фигурку Айви. В руках девушка держала что-то длинное, похожее на палку, и только приблизившись на достаточное расстояние, Федор понял, что это не палка, а свирель. Это ее звуки усмиряли бурю. Он перегнулся через борт саней и без всякого удивления увидел, что ледяной воронки больше нет. Под полозьями сверкал самый обычный лед, только очень чистый.
