Кажется, на втором году своего пребывания на каторге он едва не погиб. На валке леса попал под упавшую сосну, и косматая ветка, хлестнув его по лицу, застряла в глазнице.
Никто не верил, что Федор выживет, а он, проведя еще одну вечность в Нижнем мире, вынырнул обратно ослепшим на левый глаз, обезображенным, но все еще живым…
* * *
Это случилось на шестой год его каторжной жизни. Он уже потерял веру и надежду, оставив себе только воспоминания. Та весна выдалась холодной, затяжной, присвоившей себе множество людских жизней, которые на каторге давно уже никто не считал. Вместе с остальными каторжанами Федор брел на лесоповал по узкой, хлюпающей грязью не то широкой тропе, не то узкой дороге, когда рядом пристроился незнакомец. Незнакомец был высок и сутул, из-за низко надвинутой на глаза шапки лица его практически не было видно. Он семенил рядом мелкими шажками, но удивительным образом поспевал за Федором.
– Граф Шумилин? – Когда на запястье Федора сомкнулись сухие, но крепкие пальцы, первым порывом было ударить, размозжить покрытую косматой шапкой голову. Федор удержался в последний момент, ничего не ответил, посмотрел на назойливого незнакомца тяжелым взглядом. Обычно одного такого взгляда хватало, чтобы нелюдимого каторжника оставили в покое, но незнакомец оказался не из пугливых. Впервые за долгие месяцы в душе Федора шевельнулось что-то похожее на интерес. Он уже успел почти забыть, что когда-то был графом Шумилиным.
– Что вам угодно?
И говорил он в последний раз так давно, что не помнил, как звучит собственный голос.
– Мне угодно? – Незнакомец хмыкнул. – Хотелось бы сказать, что ничего, но однажды я дал слово, а в моем роду слово принято держать. – Он говорил очень тихо, но Федор все прекрасно слышал. – Так что можешь считать, что мне угодно вытащить тебя отсюда.
– Кто вы?
– Никто. – Незнакомец пожал плечами. – Я ветер. Но ты можешь называть меня Кайсы.
Ветер… Когда-то давным-давно кого-то тоже называли ветром… человека, обладавшего удивительной удачей.
– Вы отец Айви? – От осенившей его догадки Федор даже замедлил шаг.
– Не останавливайся, – прошипел Кайсы. – Иди и слушай. И башкой не верти. Я получил послание от человека, которому не могу отказать. Получил совсем недавно, но вижу – послание сильно запоздало. Хорошо, что вообще успел. Или не успел? – Из-под косматой волчьей шапки на Федора глянули черные глаза.
– Не знаю, – ответил он честно. – Это зависит от того, зачем вы меня искали.
– Я уже сказал зачем. – Кайсы раздраженно мотнул головой, и шапка снова сползла едва ли не до самого подбородка. – Аким Петрович пообещал тебе, а я пообещал ему, что приду на помощь, если понадобится. Я только не думал, что помогать придется чужаку. Но если моя дочь тебя выбрала… – Он пожал плечами.
– Что с Айви? – Сердце, которое, казалось, умерло давным-давно вместе с надеждой, очнулось, погнало кровь по венам. – Вы ее видели?
– Нет. – Кайсы покачал головой. – Послание от ее деда я получил лишь минувшей осенью. Очень давнее послание, если верить дате. И сразу взялся за дело. Мне понадобилось время, чтобы найти тебя и все подготовить.
– Что подготовить?
– Твой побег. Сегодня ночью ты сбежишь. Если будешь делать все так, как я велю, останешься жив и увидишь свою Айви. А если хочешь умереть, скажи мне прямо сейчас, чтобы я не тратил на тебя время. – Из рукава Кайсы выглянуло острое жало ножа. – Я убью тебя быстро, ты ничего не почувствуешь.
– Я хочу вернуться к своей жене.
– Раз хочешь, значит, вернешься. – В голосе Кайсы послышалось разочарование. Похоже, идея подарить Федору легкую смерть нравилась ему куда больше. – Этой ночью спать не ложись. Я приду за тобой, – сказал он и, замедлив шаг, растворился в лесной чаще.
Как удался побег и куда в это время смотрели охранники, так и осталось для Федора загадкой, но слово свое Кайсы сдержал. Как и обещал, он появился ночью, прямо перед нарами выткался из полуночной темноты, приложил палец к губам, поманил за собой. Они шли мимо спящих мертвецким сном каторжан и распластавшихся перед приоткрытой дверью охранников. Охранники лежали ничком у стола, и в слабом свете свечи было непонятно, живы они или нет.
– Спят, – сказал Кайсы шепотом. – Я стараюсь обходиться без лишней крови. Сонное зелье подмешал в самогон. И надежно, и вреда никакого, кроме головной боли поутру. Да ты не стой столбом, времени у нас мало. Хорошо, если тебя только утром хватятся. А рожа у тебя приметная, с такой далеко не уйдешь.
Они и не ушли далеко. Кайсы привел Федора в глухую таежную деревеньку.
– Староверы, – сказал он коротко, словно это все объясняло. – Отсидишься пока здесь, а там видно будет.
Их встретила немногословная старуха, которая строгостью характера и одежды напомнила Федору Евдокию. Кайсы называл ее бабой Груней и относился с подчеркнутым уважением. Сразу было видно, что этих двоих связывает не один день знакомства.
В стоящую на отшибе крепкую избу они постучались на рассвете.
– Оставляю его на тебя, – сказал Кайсы после короткого приветствия и растворился в серой мгле, ушел по каким-то своим неведомым делам.
Старуха смерила Федора долгим взглядом, сказала скрипучим голосом:
– Иди сразу в баню. Только вшей мне не хватало.
Федор молча побрел в направлении, которое она указала. Баня уже была протоплена.
– Одежу свою сними, но не жги, – велела старуха. – Я тебе там свежее положила. И отвар приготовила, ополоснешься, как помоешься. Лучше бы тебе, конечно, и бороду, и волосы сбрить, от вшей так-то оно надежнее, но Кайсы велел не трогать. Эй, ты меня хоть слышишь, сынок?
Это ее «сынок» прозвучало неожиданно ласково.
– Спасибо, баба Груня.
– Не меня благодари. Кайсы спасибо говори. Если уж он за что-то берется, то непременно своего добивается. Тебя как звать-то?
– Федором.
– Федя, значит. Ну, иди, Федя, мойся. Только не шибко долго, а то еще угоришь с непривычки. Давно небось не мылся по-людски.
– Давно. – Так давно, что уже и забыл, какое это наслаждение – горячая вода и настоящее мыло. Он долго сидел, вдыхая полной грудью жаркий, смолистый воздух, не веря до конца, что все это происходит на самом деле. А потом рука сама потянулась за замоченным в горячей воде дубовым веником. Он намыливал кожу, скреб ее обломанными ногтями, пытаясь стереть въевшуюся в нее грязь и вонь. И веником он себя хлестал до изнеможения, до красных рубцов на плечах и бедрах. А когда Федор вышел наконец из влажного жара в прохладу предбанника, его уже ждали чистая одежда и кувшин березового кваса. Кувшин Федор осушил одним махом. Сил на то, чтобы одеться, почти не осталось, накатила дрема. Пришлось себя заставлять.
Одежда оказалась ему велика, но это ровным счетом ничего не значило. Главное, что она была чистой, грубая льняная рубаха даже пахла чистотой. Одевшись, Федор вышел из бани. Снаружи уже окончательно рассвело, солнце заливало рыжим светом чистый двор и избу. В этот момент Федору показалось, что жизнь его пошла по второму витку, и вот прямо сейчас с радостным лаем ему под ноги бросится Рыжик, а одноглазый кот посмотрит на него со свойственным всем кошкам снисходительным презрением, а потом откроется дверь и на крыльцо выйдет Евдокия с пустым подойником.
